Глава 1
В этом отделении больницы я чувствовал себя как в другой, незнакомой мне стране. Она не напоминала мне поле боя, здесь не было ни хирургов в окровавленных одеждах, обменивающихся шуточками насчет отсутствующих частей тела, ни администраторов со сталью во взорах и планшетами в руках, ни старых пьянчужек в инвалидных креслах. И самое главное, в этом отделении отсутствовали толпы людей с широко распахнутыми от ужаса глазами, жмущихся другу к другу как овцы в ожидании вестей с той стороны двойных металлических дверей. Здесь не пахло кровью, дезинфицирующими средствами и страхом. Нет, здесь господствовали почти домашние запахи и цвета: теплые, пастельные в отличие от тусклых стен остальной части больницы, наводивших тоску и мысли о военном корабле. Не было здесь ни жутких сцен, ни пугающих звуков, ни отвратительных запахов, которые ассоциируются у меня с больницей, — совершенно ничего. Меня окружала лишь толпа мужчин, завороженно таращившихся в большое окно, и, к моему бесконечному удивлению, я оказался частью этой толпы.
Мы стояли, прижимаясь к стеклу, и радушно приветствовали каждого вновь пришедшего. Белого, черного, коричневого, латиноса, афроамериканца, азиата, креола — это не имело значения. Мы все были братьями. Никто не хмурил брови и не усмехался презрительно, никто не обращал внимания на случайные тычки в ребра, и, что самое странное, никто не помышлял о насилии над ближним. Даже я. Просто мы все толпились перед стеклом, заглядывая в удивительно безликое помещение.
Неужели все это — люди? Неужели это тот самый Майами, в котором я прожил столько лет? Или мы все каким-то загадочным образом оказались в мире Бизарро[1], где все счастливы, терпимы и добры?
Где эта вечно алчущая убийств толпа давно минувших дней? Где вооруженные до зубов, разгоряченные, полубезумные, готовые убивать друзья моей юности? Неужели все изменилось, исчезло, навеки сгинуло в потоке света из дальнего окна?
Что за чудное видение по ту сторону стекла превратило целый коридор нормальных злобных мужиков, готовых набить морду или свернуть шею любому, в кучку радостных идиотов?
Все еще не веря самому себе, я заглянул в окно. Это было там. Все еще там. Четыре аккуратных ряда крошечных розовых и коричневых копошащихся существ. Таких маленьких, сморщенных и абсолютно бесполезных на вид. Но именно они превратили ораву здоровых агрессивных людей в беспомощный полурастаявший студень. Более того, случилось еще кое-что, совершенно абсурдное и поразительное, во что невозможно поверить, величайшее волшебство: благодаря одному из этих крохотных розовых комочков наш Действительно Ужасный Декстер стал Благостным Задумчивым Существом. Это создание лежит под лампой дневного света, шевеля пальцами ног и не понимая произошедшего, не осознавая даже этих самых пальцев, поскольку оно воплощает собой Неосознанное. Но посмотрите, что оно натворило — такое бестолковое, ничего не знающее, нелепо копошащееся. Взгляните на это маленькое, мокрое, с кислым запахом чудо, которое изменило все.
Лили-Энн.
Три обычных коротких слога, звучащих так, будто они не имеют никакого значения, и все-таки связанных вместе и прикрепленных к крохотному комочку плоти, который шевелится там, на своем пьедестале, они совершили великое магическое деяние: Давно Покойный Декстер обрел сердце и превратился в существо, которое умеет чувствовать почти как человек.
Вот так: крохотное создание машет своей маленькой могучей ручкой, и Что-то Новое внутри Декстера отвечает на приветствие. Что-то двигается и ворочается в грудной клетке, стучит в ребра и заставляет лицо расплываться в улыбке. О небо, неужели это действительно чувства? Неужели я так низко пал за столь короткое время?
Вероятно, да. Вот опять.
Лили-Энн.
— Это ваш первый? — звучит голос у меня за спиной, и я оглядываюсь через левое плечо, быстро, как будто не хочу ни на секунду отрываться от зрелища за окном, и вижу коренастого латиноамериканца в джинсах и чистой рубашке из грубой ткани с вышитой на кармане надписью «Мэнни».
— Да, — отвечаю я, и он кивает.
— У меня трое, — говорит он с улыбкой, — и, знаете, это не надоедает.
— Конечно, нет. — Я опять смотрю на Лили-Энн. — Как это может надоесть?
Она шевелит другой рукой, а теперь обеими сразу. Какой замечательный ребенок.
— Два мальчика. — Он качает головой и добавляет: — И наконец девочка. — По голосу слышно, что эта мысль заставляет его улыбаться, и я кидаю на него еще один взгляд. Да, конечно, его лицо растянуто в гордой улыбке, которая выглядит почти такой же дурацкой, как и моя. — Мальчики бывают такими бестолковыми. Я так хотел, чтобы на этот раз родилась девочка, и вот… — Его улыбка становится еще шире, и мы стоим несколько минут в дружелюбном молчании, созерцая сквозь стекло наших умниц и красавиц.
Лили-Энн.
Лили-Энн Морган. ДНК Декстера, живущая и двигающаяся сквозь время к следующему поколению и дальше, в будущее, неся в себе мою сущность, оберегая ее от хватки смерти и стремясь вперед. Она аккуратно уложена в Декстеровы хромосомы, и при всем при этом выглядит замечательно. Или так кажется ее одуревшему от счастья отцу.
Все изменилось. Мир, в котором есть Лили-Энн Морган, мне совершенно незнаком: он чище, прелестнее, цвета ярче, грани не такие резкие. Все стало приятнее на вкус, даже «Сникерс» и кофе из автомата — все, что я съел за последние сутки. Шоколадка — это почти изысканное лакомство, а у кофе — вкус надежды. Поэтическое настроение впивалось в мой ледяной мозг и распространялось по всему телу, вплоть до кончиков пальцев, поскольку все вокруг выглядело новым и чудесным. Но вкус кофе — мелочь по сравнению со вкусом самой жизни, в которой теперь есть нечто прекрасное, и его нужно растить и защищать. Внезапно меня посетила бредовая мысль, что теперь, вероятно, больше не будет места безумному темному восторгу, который определял все, чем я был до того момента, когда Вселенная перевернулась. Вероятно, миру Декстера суждено погибнуть: из его пепла восстанет новый, раскрашенный исключительно в оттенки розового, мир. Астарая ужасная потребность резать агнцев, разбрасывая кости, проноситься сквозь ночи как кошмарная молотилка, засевая залитые лунным светом поля аккуратно упакованными объедками Темных Пиршеств Декстера, — может быть, пришло время отбросить это, позволить иссякнуть, исчезнуть окончательно.
У меня есть Лили-Энн, и я намерен измениться.
Я стану лучше.
Я хочу держать ее на руках, сажать к себе на колени и читать ей книжки доктора Сьюза[2] и истории про Кристофера Робина. Хочу расчесывать ей волосы, учить чистить зубы и заклеивать пластырем разбитые коленки. Обнимать ее в комнате, полной щенков под звуки «С днем рождения тебя» и наблюдать, как она вырастает во взрослую красавицу, пишет симфонии и находит лекарство от рака. И для этого я должен перестать быть тем, кем был раньше. Меня это устраивает, поскольку я понял одну важную вещь: я больше не хочу быть Темным Декстером.
Эта мысль не огорошила меня, а скорее показалась закономерным итогом. Всю жизнь я двигался в определенном направлении, и вот я здесь. Мне больше не нужно заниматься тем, что я делал. Этой потребности больше не существует, и сожалений — тоже. Теперь есть Лили-Энн, и этот козырь бьет все скрывающееся во тьме. Время двигаться дальше, время развиваться! Время оставить Старого Дьявола Декстера в придорожной пыли. С этой частью моей сущности покончено, а теперь…
А теперь в радостной мелодии Декстерова счастья явно слышится фальшивая нота. Что-то не в порядке. Прежняя жизнь, шурша чешуей, проскользнула в новый, окрашенный в розовое мир.
Кто-то наблюдает за мной.
Мягкий, почти насмешливый шепот внутри. Темного Пассажира забавляет выбранный момент. Но в его предупреждении, как всегда, есть смысл. Я поворачиваюсь, будто невзначай, с привычной фальшивой улыбкой на лице, и сканирую пространство. Старик в рубашке, заправленной в высоко подтянутые брюки, прислонился к автомату с содовой и закрыл глаза. Мимо, не замечая его, проходит медсестра.
Затем я смотрю направо, туда, где коридор разветвляется в виде буквы Т: с одной стороны — палаты, с другой — лифты. И вот он, как точка на экране моего радара, а точнее — след точки, поскольку все, что я могу заметить, — это половина его спины. Светлые брюки, зеленоватая рубашка в клетку, подошва кроссовки… и все. Никаких объяснений, зачем он наблюдал за мной, но я знаю: он это делал. И гнусная ухмылка Темного Пассажира подтверждает, как бы говоря: итак, от чего же ты собрался отказываться?
Мне не известно ни одной причины, по которой кого-то мог заинтересовать старина Декстер. Моя совесть чиста, то есть я всегда аккуратно убирал за собой. В любом случае моя совесть не более реальна, чем единорог.
Тем не менее кто-то совершенно точно наблюдал за мной, и это обеспокоило меня, поскольку я не мог придумать ни одного мало-мальски внятного объяснения, зачем кому-то приспичило наблюдать за Унылым-как-помои Декстером. Теперь я понимал — что бы ни угрожало Декстеру, оно становилось потенциальной опасностью и для Лили-Энн, а этого я уж никак не мог допустить.
Ну и, конечно, Пассажира забавляло, что минуту назад я воображал себя посреди поляны весенних цветов, я вдыхал их запах и отказывался следовать велениям плоти, а теперь был вновь готов убивать и жаждал этого. Но на этот раз не ради приятного времяпрепровождения. Нет, теперь все было по-другому: я должен защищать Лили-Энн. И даже сейчас, когда она живет на свете всего несколько минут, я готов вырвать глотку любому, кто приблизится к ней. С этой приятной мыслью я направился в конец коридора и посмотрел в направлении лифтов. Никого. Коридор был пуст.
Через несколько секунд, в течение которых я смотрел в пустоту и наслаждался молчанием в попытках вернуть на место отпавшую челюсть, проснулся мой сотовый. Звонила сержант Дебора — моя сводная плоть и кровь, моя сестренка-полицейский. Скорее всего ей хотелось поворковать по поводу появления на свет Лили-Энн и пожелать дорогому брату всего наилучшего. Естественно, я взял трубку.
— Привет!
— Декстер, — сказала она, — мы тут по уши в дерьме, и ты мне нужен. Приезжай прямо сейчас.
— Но прямо сейчас я не на службе. У меня отпуск по уходу за ребенком. — Однако прежде чем я смог заверить ее в том, что Лили-Энн красавица, с ней все хорошо, а Рита спит крепким сном, она продиктовала мне адрес и отключилась.
Я вернулся к окну и попрощался с Лили-Энн, которая в ответ довольно сердечно пошевелила пальцами ног, но ничего не сказала.

Глава 3
Анализ крови на принадлежность ее человеку по технологии был относительно простым и быстрым, поэтому я пренебрег указанием Деборы и все-таки остановился пообедать. Чтобы до конца быть справедливым, это оказался всего лишь сандвич навынос. К тому же я чуть не умер от голода в больнице, да еще меня вынудили покинуть Лили-Энн в мой выходной, так что один маленький кубинский сандвич не мог стать серьезной проблемой. Честно говоря, мне почудилось, будто его и вовсе не было, так как я прикончил его в машине, еще не съехав с шоссе 95. Тем не менее в свою лабораторию я вернулся в гораздо лучшем настроении.
Винс Мацуока находился в лаборатории и рассматривал что-то под микроскопом. Он взглянул на меня, когда я вошел, и моргнул несколько раз.
— Декстер, как там ребенок? — спросил он.
— Прекраснее не бывает, — ответил я, и это сочетание правды и поэтического преувеличения доставило мне больше удовольствия, чем следовало бы.
Вероятно, Винс не во всем оказался со мной согласен: он хмуро посмотрел на меня и сказал:
— Тебя не должно здесь быть.
— Ко мне обратились с просьбой почтить это место своим присутствием.
Он опять моргнул.
— A-а. Твоя сестра. — Винс покачал головой и вернулся к своему микроскопу. — Вон там свежий кофе.
Кофе действительно был похож на только что приготовленный, но то, из чего его сварили, определенно пролежало несколько лет в емкости с токсичными отходами, поскольку пить его оказалось невозможно. Впрочем, жизнь вообще череда испытаний, и выживает сильнейший, поэтому, пока я работал над образцом крови, мне пришлось влить в себя чашку мерзкого пойла. У нас в лаборатории есть несколько ампул противосыворотки, мне только и нужно было смешать ее с образцом крови и несколько раз встряхнуть пробирку. Я как раз закончил, когда зазвонил мой сотовый. Какое-то мгновение я совершенно иррационально надеялся, что это Лили-Энн, но тут же оказался перед неприкрытой реальностью — моя сестра. Не то чтобы Дебора действительно была неприкрытой.
— Ну что у тебя? — строго спросила она.
— Подозреваю, дизентерия из-за кофе.
— Не будь идиотом еще и ты, — сказала она, — мне достаточно федеральных.
— Боюсь, тебе придется их еще потерпеть, — произнес я, глядя на пробирку. Между образцом с места преступления и противосывороткой образовалась тонкая полоска преципитата. — По всей видимости, это человеческая кровь.
Дебора на мгновение умолкла, а затем сказала:
— Твою мать. Ты уверен?
— Карты никогда не лгут, — ответил я в такой манере, что мне позавидовала бы и опытная цыганка.
— Мне надо знать, чья это кровь.
— Ищи худого человека с усами. Он хромой, левша и носит черные ботинки с острыми носами.
Она немного помолчала.
— Мать твою, Декстер. Мне нужна твоя помощь, черт бы ее побрал.
— Дебора, это все, что я могу сделать с образцом крови.
— Но ты можешь хотя бы выяснить, принадлежит ли она Саманте Альдовар? — спросила она.
— Я могу провести еще один анализ и определить группу крови, — ответил я. — Поинтересуйся у родителей ее группой.
— Делай, — резко сказала она и повесила трубку.
Вы никогда не замечали, как трудно выжить в этом мире? Если ты ничего не смыслишь в своем деле, с тобой обходятся плохо, и в итоге ты теряешь работу, а если разбираешься чуть лучше, чем средний специалист, от тебя постоянно ждут чудес. Как обычно, в этой ситуации не может быть победителей. А если заикнешься об этом, не важно, насколько творчески изложишь свои жалобы, тебя тут же запишут в нытики и начнут избегать.
Честно говоря, я не против этого. Если бы Дебора оставила меня в покое, я бы сейчас был в больнице и любовался, как Лили-Энн развивает свои моторные навыки. Но я не мог себе позволить напрашиваться на то, чтобы меня оставили в покое навсегда. Не при таком состоянии экономики. Кроме того, мне необходимо думать о растущей семье. Поэтому с тяжелым вздохом смертельно уставшего человека я был вынужден вновь гнуть свою натруженную спину над рабочим столом.
День уже клонился к вечеру, когда я позвонил Деборе и сообщил:
— Это первая группа.
Я не ожидал цветистого выражения благодарности. Его и не последовало. Дебора просто фыркнула.
— Тащи свою задницу сюда, — сказала она и отключила связь.
Я отнес затребованный ею предмет в машину и поехал на юг, к Коконат-Гроув, к дому Альдоваров. Веселье все еще продолжалось, когда я добрался туда, но мое парковочное место у бамбука-переростка оказалось занято. Думая о том, скучает ли по мне Лили-Энн, я объехал вокруг квартала. Мне хотелось быть с ней, а не здесь — в темном и опасном мире кровавых брызг и очаровательного характера Деборы. Решено, я просто забегу, скажу Деб, что отбываю, и поеду в больницу. Разумеется, все это при условии, если я найду где припарковаться.
Спустя еще один круг мне наконец улыбнулась удача — место находилось в два раз дальше, чем утром, у большого мусорного контейнера во дворе маленького пустого дома. Мусорные контейнеры — это садовое украшение, которое недавно вошло в моду в южной Флориде, и теперь они появлялись повсюду как грибы после дождя. Когда дом отбирают за долги, приезжает команда с мусорным контейнером и сваливает в него все, что нашлось в доме, так, будто берет его за один угол и попросту вытряхивает содержимое. Изгнанные жильцы, ищут себе в качестве крыши над головой мост получше, банк продает дом за десятую часть стоимости, и все счастливы. Особенно фирма, сдающая внаем контейнеры.
Мне пришлось проделать долгий путь до Альдоваров от моего парковочного места с прелестным видом на помойку. Он оказался совсем не таким ужасным. Было довольно прохладно для Майами: температура не поднималась выше тридцати градусов, — и влажность не более, чем в парной, поэтому, когда я протолкнулся сквозь рой репортеров, собравшихся возле дома, на моей рубашке еще оставались сухие пятна.
Дебора стояла в группе людей, которая выглядела так, будто здесь проходил командный матч по реслингу. Гвоздем вечера, несомненно, должен был стать поединок Деб и агента Рехт. Они уже стояли нос к носу и обменивались довольно резкими замечаниями. Их напарники — соответственно Дик и Среднестатистический Федерал — как хорошие ведомые находились в стороне от основной пары, холодно глядя друг на друга. С другой стороны от Деборы с полубезумным видом стояла полная женщина средних лет, которая, казалось, не могла решить, что ей делать с руками. Она подняла их, затем опустила одну, потом обняла себя за плечи, потом вновь подняла левую руку так, что я мог заметить клочок бумаги, сжатый в ней. Она помахала им, затем снова опустила обе руки, и все это в течении трех секунд, которые потребовались мне, чтобы пересечь комнату и присоединиться к веселой компании.
— У меня нет времени на вас, Рехт, — оскалилась Деб, — и позвольте мне объяснить чтобы вы поняли: если я вижу столько крови, то речь идет о нападении и попытке убийства как минимум. — Она взглянула на меня и вновь повернулась к Рехт. — Так говорят мне мой эксперт и мой опыт.
— Эксперт? — произнесла Рехт с иронией федерального уровня. — Вы имеете в виду вашего брата? Это он ваш эксперт? — Слово «брат» она выговорила так, будто оно означало нечто живущее в пещере и питающееся отбросами.
— Вы можете предложить лучшего? — спросила Деб с настоящей злостью. Было очень приятно, что она меня защищает.
— Мне не нужны эксперты. Пропала девушка-подросток, — заявила Рехт в той же манере, — и, пока не доказано иное, это похищение.
— Извините, — попыталась вставить свое слово размахивающая руками женщина. Дебора и Рехт не обратили на нее никакого внимания.
— Чушь! — отрезала моя сестра. — Нет ни письма, ни телефонного звонка — ничего, кроме комнаты, залитой кровью. Это не похищение.
— Если это ее кровь, — заметила Рехт.
— Извините… Можно… Офицер… — Женщина настойчиво трясла своей бумажкой.
Дебора, злобно взглянув на агента Рехт, повернулась к ней и сказала:
— Да, миссис Альдовар.
Я посмотрел на женщину с интересом. Если она действительно мать пропавшей девушки, это объясняет ее странную жестикуляцию.
— Наверное, это… Вот… Я нашла, — проговорила миссис Альдовар и вновь беспомощно вскинула руки. Потом она опустила правую руку, оставив в воздухе левую, сжимавшую клочок бумаги.
— Что вы нашли, мэм? — спросила Дебора, оглядываясь на Рехт так, будто опасалась, что та сейчас бросится вперед и перехватит бумажку.
— Это… Вы попросили поискать… эм… медицинское заключение, — сказала она, задумчиво вертя листок в руках, — я нашла его. Здесь указана группа крови Саманты.
Дебора, словно всю жизнь была профессиональным баскетболистом, отточенным движением встала между миссис Альдовар и федералами, полностью лишив агента Рехт возможности увидеть, что написано на листочке, который она аккуратно и вежливо взяла у женщины.
— Спасибо, мэм, — поблагодарила Дебора, просматривая страницу. Через пару секунд она подняла глаза и уставилась на меня. — Ты сказал, первая группа.
— Верно, — подтвердил я.
Она ткнула пальцем в страницу:
— Здесь четвертая. Резус-фактор положительный.
— Дайте мне посмотреть, — потребовала Рехт, пытаясь проскользнуть вперед и добраться до листа, но Дебора блокировала ее попытки своей тыловой частью с эффективностью игрока НБА.
— Какого черта, Декстер? — произнесла Деб, будто группа крови не совпала по моей вине.
— Мне жаль. — Я и сам не знал, за что именно извиняюсь, но, судя по тону Деб, мне следовало это сделать.
— У этой девушки, Саманты, четвертая положительная группа, — задумчиво проговорила Дебора, — тогда у кого первая?
— Много у кого, — заверил ее я, — она очень распространена.
— Вы хотите сказать… — попыталась вступить в разговор миссис Альдовар, но Дебора продолжила:
— От этого никакого толку. Если это не ее кровь, тогда… Кто, черт бы его побрал, расплескал чужую кровь по стенам?
— Похититель, — встряла специальный агент Рехт, — стараясь замести следы.
Дебора повернулась к ней, и выражение ее лица представляло собой поразительное зрелище. Несколькими движениями лицевых мускулов и одной поднятой бровью она умудрилась сказать: «Как такое тупое существо умудряется завязывать себе шнурки и прикидываться нормальным человеком?»
— Скажите мне, — произнесла Дебора, оглядывая Рехт в притворном изумлении, — название «специальный агент» подразумевает некое специальное образование?
Новый напарник Деборы, Дик, издал что-то похожее на смешок, а Рехт покраснела.
— Дайте мне взглянуть на документ, — снова потребовала Рехт.
— Вы же окончили колледж, так? — светским тоном продолжила Дебора. — И ту крутую школу ФБР в Куонтико?
— Офицер Морган, — жестко произнесла Рехт, но Дебора только махнула в ее сторону бумажкой.
— Я сержант Морган, — ответила она, — и мне нужно, чтобы вы убрали своих людей с моего места преступления.
— Похищения находятся в моей юрисдикции… — начала Рехт, но Дебору уже понесло, и она оборвала ее без всяких усилий:
— Вы хотите сказать, похититель оставил на стене столько собственной крови, и ему все же хватило сил справиться с сопротивляющейся девушкой? Или он принес кровь в банке из-под майонеза и сказал: «Ты пойдешь со мной? Плюх!» — Дебора покачала головой и слегка усмехнулась. — Оба варианта кажутся мне неправдоподобными, специальный агент. — Она сделала небольшую паузу, но Рехт молчала, видя, как она разошлась. — Что кажется правдоподобным мне… девчонка посмеялась над нами, инсценировав собственное похищение. И если у вас есть доказательства, что я не права, вам лучше бы их предъявить.
— Предъявляйте, — сказал Дик с дурацким смешком, но никто, кроме меня, не обратил на него внимания.
— Как вам прекрасно известно… — начала Рехт, но ее вновь перебили. На этот раз новый напарник Деборы.
— Эй, — воскликнул он, и мы все повернулись к нему.
Он кивнул на пол:
— Дама упала в обморок.
И мы все повернулись в направлении его кивка.
Как он и сказал, миссис Альдовар лежала на полу без сознания.

Глава 5
Я провел час с Ритой, наблюдая как Лили-Энн спит, возится и ест. Строго говоря, не самое продуктивное времяпрепровождение, но это оказалось куда интереснее и приятнее, чем я мог себе вообразить. Вероятно, считать своего ребенка потрясающим — это разновидность эгоизма: мне никогда не нравились другие младенцы. Но даже если я и был эгоистом, сейчас меня это устраивало. Рита дремала. Когда Лили-Энн начинала толкаться, она просыпалась. Через несколько минут она вздрогнула, вновь открыла глаза и посмотрела на часы над дверью.
— Дети. — сказала она.
— Да, — откликнулся я, наблюдая, как Лили-Энн реагирует на ее голос, сжимая и разжимая руку.
— Декстер, ты должен забрать Коди и Эстор с дополнительных занятий.
Я моргнул. Это было действительно так. Занятия заканчивались в шесть, и женщина, которая их вела, через четверть часа становилась очень нервной. Часы показывали шесть десять. Я должен был это сделать.
— Хорошо, — сказал я и встал, неохотно отрываясь от созерцания младенца.
— Привези их сюда, — попросила Рита с улыбкой, — им надо познакомиться с новой сестренкой.
К выходу я шел, представляя себе удивительную сцену: Коди и Эстор осторожно входят в палату, и когда видят маленькое чудо — Лили-Энн, их лица озаряются любовью и восхищением. Я четко видел в своем воображении эту картину, переданную с талантом Леонардо да Винчи и Норманна Рокуэлла, вместе взятых. Я улыбался, пока шел к лифту. Улыбался настоящей улыбкой. Настоящей, не деланной, а непринужденной человеческой улыбкой. И, конечно, Коди и Эстор скоро будут точно так же улыбаться, глядя на свою сестренку, как и я понимая, что Темный Путь утратил свою привлекательность для них.
Коди и Эстор тоже обречены блуждать среди теней. Такие же монстры, как и я, брошенные во тьму жестокостью своего биологического отца. И я в своей извращенной гордости пообещал вести их по Пути Гарри, научить безопасности и соблюдению кодекса для того, чтобы стать хищниками, каким был я сам. Но появление Лили-Энн все изменило. Они тоже должны понять: мир теперь другой, и больше нет необходимости красться и убивать. И как мог я в этом прекрасном новом мире даже думать о том, чтобы помочь им рухнуть в эту страшную бездну смертельного удовольствия?
Я не мог. Все стало новым сейчас.
Я приведу их к свету, покажу им Путь Добра, и они вырастут порядочными людьми, или, во всяком случае, их подобием. Люди меняются, разве я сам не менялся прямо на глазах? Я уже обзавелся эмоциями и настоящей улыбкой, так что все возможно.
Итак, на волне настоящей человеческой уверенности в том, будто весь мир скоро будет усыпан цветами, я поехал за детьми. Их дополнительные занятия проходили в парке недалеко от нашего дома. На дорогах наступил час пик во всей своей смертоубийственной красе, и я внезапно понял, что заставляло водителей Майами вести себя так. Не злоба, как я полагал раньше, а нетерпение. Каждого из них дома ждал кто-то, кого они не видели весь долгий и унылый рабочий день. Естественно, им не нравилось, когда другой водитель задерживал их. У каждого из них дома была своя Лили-Энн, и, понятно, им не терпелось ее увидеть.
У меня закружилась голова от этой мысли. Впервые я почувствовал свое родство с этими людьми. Мы были вместе, целый океан человеческих существ, соединенных общей целью. Я обнаружил, что напеваю приятную мелодию и понимающе киваю головой, прощая проносившимся мимо меня водителям их поднятые средние пальцы.
Я добрался до парка, опоздав всего на несколько минут, и молодая женщина, в нетерпении стоявшая у двери, улыбнулась с облегчением, передавая мне Коди и Эстор.
— Мистер… эмм… Морган? — спросила она, роясь в сумочке. — Как поживает… эмм…
— С Лили-Энн все прекрасно, — ответил я, — очень скоро она будет на ваших уроках рисования пальцами.
— А миссис… эмм… Морган?
— Она отдыхает, — что, видимо, было правильным клише. поскольку она кивнула, опять улыбнулась и вставила ключ в замочную скважину.
— Ну хорошо, ребята, — сказала она, — до завтра. Пока! — И торопливо пошла к своей машине, припаркованной в противоположном конце стоянки.
— Хочу есть, — заявила Эстор, когда мы подошли к машине, — когда обед?
— Пицца, — произнес Коди.
— Сначала мы поедем в больницу, — возразил я, — чтобы вы могли познакомиться со своей новой сестренкой.
Эстор взглянула на Коди, Коди — на нее, и они оба посмотрели на меня.
— Младенец, — пробормотал Коди, качая головой. Он никогда не говорил больше двух-трех слов сразу, но мог ими выразить все, что угодно.
— Мы хотим сначала поесть, — возразила Эстор.
— Лили-Энн ждет вас. И ваша мама тоже. Садитесь в машину.
— Но мы голодные, — не успокаивалась Эстор.
— Вы не думаете, что знакомство с сестрой важнее? — поинтересовался я.
— Нет, — ответил Коди.
— Младенец никуда не уйдет, он вообще ничего не делает, кроме как лежит и, может быть, пачкает пеленки, — сказала Эстор. — А мы просидели здесь несколько часов и проголодались.
— Вы можете съесть шоколадку в больнице.
— Шоколадку?! — возмутилась Эстор так, будто я предложил ей падаль недельной давности.
— Мы хотим пиццу, — сказал Коди.
Я вздохнул. По всей видимости, розовые очки не заразны.
— Просто сядьте в машину, — попросил я.
Переглянувшись и мрачно посмотрев на меня, они это сделали.
По идее путь обратно должен быть таким же, как и дорога туда, но мне показалось, что он вдвое длиннее, поскольку Коди и Эстор всю дорогу хранили угрюмое молчание. Кроме тех моментов, когда мы проезжали мимо пиццерий. Тогда Эстор кричала: «Вон “У Папы Джона”», — или Коди спокойно произносил: «Домино». Я всю жизнь ездил по этим улицам, но никогда раньше не замечал, какой неотъемлемой частью цивилизации Майами стала пицца. Город был буквально завален ею.
Более слабый человек, конечно, не выдержал бы и притормозил у какого-нибудь из заведений, тем более что запах горячей пиццы каким-то образом проник в машину, несмотря на включенный кондиционер, а я ведь тоже не ел уже несколько часов. Мой рот начал наполняться слюной, и каждый раз, когда кто-нибудь из детей произносил «Пицца Хат», я испытывал огромное искушение остановиться и наброситься на большую пиццу со всеми начинками. Но Лили-Энн ждала, и я не был тряпкой. Сжав зубы, я ехал по узкому и прямому шоссе Дикси. Вскоре я снова оказался на парковке больницы и попытался заставить двух упирающихся детей войти в здание.
Весь путь через парковку они преодолели, едва волоча ноги. Один раз Коди даже остановился и начал оглядываться, будто его кто-то окликнул, и с большой неохотой согласился двигаться дальше, хотя до тротуара мы еще не дошли.
— Коди, — сказал я, — пойдем. Ты попадешь под машину.
Он проигнорировал мое замечание, разыскивая глазами что-то среди машин, и остановил взгляд на одной из них, припаркованной примерно в пятидесяти футах.
— Коди, — снова позвал я, пытаясь сдвинуть его с места.
Он слегка покачал головой:
— Парень-из-Тени.
Я почувствовал, как по спине бегут мурашки, и услышал шорох раскрывающихся кожистых крыльев. Парнем-из-Тени звали Темного Пассажира Коди, и, несмотря на его неопытность, пренебрегать им не стоило. Я остановился и посмотрел на маленькую красную машину, которая привлекла его внимание, пытаясь найти в ней то, что заставит моего внутреннего часового поднять тревогу. Пассажир, которого видно было только наполовину, сидел в машине и читал «Нью тайме», вторую по популярности еженедельную газету Майами. Кто бы он ни был, его, по-видимому, интересовала только передовица газеты, повествующая о прелестях массажных салонов нашего города.
— Этот парень следит за нами, — сказала Эстор.
Я подумал о предыдущем источнике тревоги — загадочных розах. Именно это заставило меня принять решение: если розы не пропитаны медленно действующим ядом, вокруг меня не было ничего по-настоящему опасного. Хотя не исключено, что человек в машине мог оказаться хищником — это же все-таки Майами. Ничто не вызвало у меня ощущения, что он интересовался нами.
— Этот парень читает газету, — заметил я, — а мы стоим посреди стоянки и тратим время. Пошли.
Коди медленно повернулся и посмотрел на меня, на его лице изумление смешивалось с раздражением. Я покачал головой и показал на здание больницы. Дети обменялись своими фирменными взглядами и посмотрели на меня с выражением, говорившим, что они разочарованы, но не удивлены моим недостойным поведением. Потом они одновременно повернулись и пошли к двери больницы. Коди три раза оборачивался посмотреть на машину. Взглянул на нее и я, но там не было ничего особенного, кроме человека с газетой, и в конце концов мы вошли внутрь.
Декстер — человек слова, и я повел их прямо к торговому автомату за обещанной шоколадкой. Но они опять погрузились в угрюмое молчание, глядя на автомат как на орудие пыток. Я начинал терять терпение — еще одно подлинно человеческое чувство. Теперь мне довелось испытать уже два, и я не могу сказать, что в данный момент это меня радовало.
— Ну, — предложил я, — выбирайте.
— Но мы ничего не хотим, — ответила Эстор.
— Лучше остаться голодными?
— Лучше пицца, — мягко сказал Коди.
Я почувствовал, как у меня начинают ходить желваки на скулах, но взял себя в руки и поинтересовался:
— Вы видите пиццу в этом автомате?
— Мама говорит, что слитком много сладкого приводит к диабету, — упиралась Эстор.
— А слишком много пиццы повышает уровень холестерина, — проговорил я сквозь сжатые зубы. — А немного поголодать пойдет вам на пользу, так что забудем о шоколадках и пойдем наверх. — Я протянул им руки и наполовину повернулся к лифту. — Ну же!
Эстор раздумывала, слегка приоткрыв рот, и мы постояли еще несколько долгих секунд. Наконец Коди сказал:
— «Кит-кат».
Молчание было нарушено. Я купил Коди его «Кит-кат», Эстор выбрала «Трех мушкетеров», и наконец после этой сцены, такой же долгой и болезненной, как полостная операция. мы вошли в лифт и направились к Лили-Энн.
Ло палаты Риты мы дошли, не произнеся ни слова о пицце и диабете, и это можно было рассматривать как чудо. В силу обычного человеческого оптимизма я полагал, что мы без приключений пройдем в дверь и окажемся перед Лили-Энн. Но Эстор встала перед дверью как вкопанная, и Коди плавно остановился вслед за ней.
— А что, если она нам не понравится? — спросила Эстор.
Я моргнул. Откуда это могло взяться?
— Как она может вам не понравиться? — изумился я. — Она чудесный младенец. Она ваша сестра.
— Наполовину сестра, — тихим голосом заметил Коди.
— У Дженни Баумгартен есть младшая сестра, и они постоянно дерутся, — сказала Эстор.
— Но вы не будете с ней драться. — Я пришел в ужас от этой мысли. — Она еще совсем маленькая.
— Я не люблю младенцев, — заявила Эстор, лицо которой принимало все более упрямое выражение.
— Этого полюбишь, — сказал я, и сам удивился своему приказному тону.
Эстор неуверенно посмотрела на меня, потом на своего брата. Воспользовавшись их замешательством, я скомандовал:
— Входите.
И, положив им обоим руки на плечи, втолкнул в дверь.
Картина не слишком изменилась за время моего отсутствия — это все еще была «Мадонна с Младенцем», на которой Лили-Энн лежала на груди у матери, придерживавшей ее рукой. Кода мы вошли, Рита открыла глаза и улыбнулась, а Лили-Энн слегка пошевелилась, но не проснулась.
— Познакомьтесь с сестрой, — сказала Рита.
— Вы оба только об этом и говорите, — ответила Эстор. Она продолжала стоять с капризным видом, пока Коди не оттолкнул ее и не подошел к кровати. Его голова оказалась на одном уровне с головой Лили-Энн, и он долго разглядывал ее с заметным интересом.
Эстор подошла поближе, казалось, больше интересуясь реакцией Коди, чем тем, кто ее вызвал. Мы наблюдали, как Коди вытянул палец и коснулся крошечного кулачка Лили-Энн.
— Мягкая, — сказал Коди и осторожно погладил ее по руке. Лили-Энн разжала кулак, и он позволил ей ухватить его за палец. Она сжала его, и, к удивлению всех присутствующих, Коди улыбнулся.
— Она меня поймала, — заметил он.
— Я хочу попробовать, — попросила Эстор и попыталась обойти его, чтобы попасть поближе к ребенку.
— Подожди своей очереди, — возразил он, и Эстор отошла назад, где подпрыгивала от нетерпения, пока Коди наконец не отнял у Лили-Энн свой палец и не пропустил ее. Эстор сразу же попыталась повторить то, что проделал Коди, и тоже улыбнулась, когда Лили-Энн схватила ее за палец. Следующие пятнадцать минут они по очереди играли в эту новую игру.
И целых полчаса мы не слышали ни слова о пицце.

Глава 7
С учетом законов, к которым может обратиться с целью защиты своих учеников от полицейского вмешательства любая школа, и влияния, которым обладали родители учеников «Рэнсом Эверглейдс», мы могли оказаться перед лицом серьезных трудностей при расследовании того, что теперь оказалось двойным исчезновением. Но школа решила не искать окольных путей и использовать кризис как средство усиления сплоченности коллектива.
Я огляделся и обнаружил, что количество стульев в кабинете не изменилось. Место, к которому я прислонялся, больше не казалось мне таким уж гостеприимным. Кроме того, я решил, что наш статус значительно возрос после того, как обнаружилась пропажа еще одной ученицы, и теперь я мог считать себя слишком важной персоной, чтобы вот так подпирать стенку. Помимо всего прочего, в этом кабинете было еще одно замечательное кресло.
Только я устроился на месте мисс Стейн, как зазвонил мой сотовый. Судя по тексту на экране, звонила Рита. Я ответил:
— Алло?
— Декстер, привет, это я, — сказала она.
— Я догадался, — сообщил я.
— Что? Не важно, слушай, — продолжила она, совершенно излишне, раз я уже и так ее слушал, — доктор говорит, что я уже могу ехать домой. Ты не мог бы забрать нас?
— Ты уже что? — пораженно переспросил я. В конце концов, Лили-Энн родилась только вчера.
— Готова, — терпеливо повторила Рита, — мы готовы ехать домой.
— Но еще рано, — сказал я.
— Доктор говорит, что не рано, — заверила она. — Декстер, я уже проходила через это.
— Но Лили-Энн… Она может подхватить что-то, или кресло в машине… — промямлил я и понял: меня переполнила паника при мысли, что Лили-Энн придется покинуть безопасные стены больницы, и заговорил в точности как Рита.
— Она в порядке, Декстер, и я тоже, — произнесла она. — И мы хотим домой, так что, пожалуйста, заезжай за нами. Хорошо?
— Но, Рита.
— Мы ждем. Пока. — Она повесила трубку, прежде чем я смог придумать вескую причину, по которой ей не следовало бы уезжать из больницы. Несколько секунд я просто смотрел на телефон, а потом мысль о том, что Лили-Энн должна очутиться в мире, полном бактерий и террористов, заставила меня лихорадочно действовать. Я сунул телефон в чехол и вскочил на ноги.
— Мне надо идти, — сообщил я сестре.
— Я поняла. — Она кинула мне ключи от машины. — Возвращайся как только сможешь.
Я поехал на юг в типичном стиле Майами, лавируя между потоками так, будто на дороге нет никаких полос. Обычный мой стиль вождения более прост — мне всегда казалось, что добраться до места назначения ничуть не менее важно, чем показаться крутым на дороге. Но сейчас у меня это получилось без особых усилий: я вырос здесь, и, помимо всего прочего, мне представлялось, что текущая ситуация требует от меня всей возможной поспешности и мужественной твердости. О чем Рита думала? Больше того, как она убедила врачей пойти на такое? Это выглядело бредом: Лили-Энн — крошечное, хрупкое, совершенно беззащитное создание, и кидать ее, не умеющую плавать, в бурное море жизни за пределами больницы было полным безумием и совершенно бесчеловечным поступком.
Я заехал домой за детским сиденьем. Конечно, я неделями тренировался, чтобы идеально справиться с ним, когда придет время, но оно наступило слишком рано, и, когда я попытался закрепить его ремнем безопасности, обнаружилось, что мои пальцы, обычно такие ловкие, превратились в ледяные и неуклюжие отростки. Я никак не мог просунуть ремень в щель на задней стенке кресла, все толкал, тянул и в конце концов порезал палец о пластик, а пока зализывал рану, вся конструкция окончательно развалилась.
И эта штука должна обеспечить безопасность? Разве оно могло защитить Лили-Энн, если так набросилось на меня? И даже если оно сработает как надо — хотя ничто никогда не работает как надо, — разве я смогу защитить Лили-Энн в таком опасном мире, как наш? Тем более так скоро после появления на свет — безумие отправлять ее домой, когда ей всего один день от роду. Типичное врачебное высокомерие и безразличие. Врачи всегда считают, будто они умнее всех, только потому, что не завалили органическую химию. Но они не могут знать всего — они не видели того, о чем мне так ясно говорил отцовский инстинкт. Еще слишком рано кидать Лили-Энн в холодный и жестокий мир, только для того чтобы сэкономить деньги страховой компании. Это не могло хорошо закончиться.
В конце концов я установил сиденье на место и устремился к больнице. Однако, несмотря на все мои совершенно логичные опасения, я не обнаружил ни Риту, уворачивающуюся от пуль под стенами больницы, ни Лили-Энн, играющую использованными шприцами в мусорном баке. Вместо этого Рита сидела в инвалидном кресле в холле, держа в руках аккуратный сверток с младенцем. Когда я вбежал внутрь, она взглянула на меня с широкой улыбкой:
— Привет, Декстер. Ты быстро.
— О, — произнес я, пытаясь убедить себя, что каким-то образом все действительно оказалось в порядке, — ну, честно говоря, я был не так далеко.
— Надеюсь, ты не собираешься везти нас домой с такой же скоростью, — заметила она. И раньше, чем я смог опровергнуть ее опасения и объяснить, что в любом случае ей еще рано покидать больницу, веселый молодой человек с длинными волосами подбежал к нам и схватил рукоятки Ритиного кресла.
— А вот и папочка! — воскликнул он. — Ну что, ребята, вы готовы идти?
— Да, это… Спасибо.
Парень моргнул и сказал:
— Ну и ладушки.
Затем он отпустил тормоз на колесе кресла и повез Риту к двери. И поскольку иногда даже мне приходится мириться с необходимостью, я вздохнул и последовал за ними.
В машине я забрал Лили-Энн у Риты и осторожно уложил ее в злобное кресло. К сожалению, почему-то навыки, наработанные в ходе практики со старым пупсом Эстор, оказались совершенно неприменимыми к настоящему ребенку. В итоге Рита была вынуждена помочь мне правильно пристегнуть Лили-Энн. За руль я сел, ощущая себя совершенно беспомощным, с двумя левыми руками. Бросив несколько обеспокоенных взглядов в зеркало заднего вида и убедившись, что кресло не загорелось и с Лили-Энн все в порядке, я направил машину к выезду со стоянки.
— Только не гони, — напомнила мне Рита.
— Да, дорогая, — отозвался я.
Домой я ехал медленно. Не настолько медленно, чтобы испытывать на себе гнев жителей нашего прекрасного города, но тем не менее верхнее ограничение скорости всегда было в пределах видимости. Каждый сигнал, каждый удар басов из колонок в проезжавших машинах, казался мне новым и опасным, а когда я остановился на светофоре, то обнаружил, что нервно рассматриваю стоящие рядом машины, будто в поисках наставленных на нас автоматов. И все же мы каким-то чудом добрались до дома. Расстегнуть ремни кресла Лили-Энн оказалось не так трудно, как застегнуть, и очень скоро она и Рита были внутри дома и удобно расположились на диване.
Я посмотрел на них обеих, и неожиданно все представилось мне не таким, как раньше, поскольку они впервые были вдвоем здесь, дома, и присутствие моего новорожденного ребенка в этих старых декорациях, казалось, только подчеркивало, какой новой, удивительной и хрупкой стала жизнь.
Я бессовестно терял время, впитывая это ощущение и упиваясь его невероятностью. Я потрогал пальчики Лили-Энн и провел тыльной стороной ладони по ее щечкам. Они были мягче, чем то, к чему я прикасался когда-либо в своей жизни, и мне казалось, что я могу кончиками пальцев ощутить запах ее новорожденное™ в этом мире. Рита прижимала ее к себе и улыбалась в полудреме, пока я гладил свою дочь, смотрел на нее и обнюхивал ее кожу. Наконец я взглянул на часы, обнаружил, сколько времени успело пройти, и вспомнил, что приехал сюда на чужой машине, хозяин которой способен словесно уничтожить человека за куда меньший проступок.
— Ты уверена, что все в порядке? — спросил я Риту.
Она открыла глаза и улыбнулась древней улыбкой, которую так хорошо умел передавать Леонардо, — улыбкой матери с чудо-ребенком.
— Со мной это уже бывало раньше, Декстер, — сказала она. — С нами все будет в порядке.
— Если ты уверена… — начал я в приступе недавно обретенной чуткости.
— Я уверена, — подтвердила она, и с большой неохотой я оставил их.
Вернувшись в «Рэнсом Эверглейдс», я отдал ключи от машины Деб и обнаружил, что ей предоставили комнату с видом на залив в старинном деревянном здании в качестве временного помещения для допросов. «Пагода» — так называлось здание — стояла на утесе над спортивной площадкой. Это шаткое деревянное строение, по внешнему виду которого нельзя было сказать, будто оно способно пережить хоть один летний шторм, простояло достаточно долго, чтобы стать исторической достопримечательностью.
Когда я вошел, Дебора беседовала с не в меру ухоженным молодым человеком и только кивнула мне, не перебивая его. Я устроился на стуле рядом с ней.
Остаток дня в ветхое старое здание по одному приходили ученики и преподаватели, чтобы рассказать нам о Саманте Альдовар и Тайлер Спанос. Все ученики, которых мы видели, оказались способными, привлекательными и воспитанными, а учителя — умными и преданными своей работе. Мне начала нравиться идея частных школ. Если бы только у меня была возможность в свое время учиться в месте вроде этого, кто знает, что бы из меня получилось. Возможно, вместо простого эксперта по брызгам крови, который выскальзывает по ночам из дому, чтобы убивать без угрызений совести, я стал бы врачом, физиком или даже сенатором, выскальзывающим по ночам из дома, чтобы убивать без угрызений совести. Очень грустно думать о несбывшихся возможностях.
Но частные школы дороги, много дороже того, что мог себе позволить Гарри. И даже если бы у него были такие деньги, еще вопрос, воспользовался бы он этой возможностью. Он всегда с подозрением относился к элитарности и верил в американские общественные институты. И даже в средние школы. Особенно в средние школы, поскольку там можно приобрести навыки выживания, которые, и он знал это, были мне необходимы.
Определенно этот набор навыков не помешал бы и двум пропавшим девушкам. К пяти, когда мы с Деб окончили опрос свидетелей, нам удалось выяснить кое-какие интересные вещи о них обеих, но ничего, что говорило бы об их способности выжить в дебрях Майами без кредитной карты и айфона.
Саманта Альдовар оставалась загадкой даже для тех, кто думал, будто хорошо ее знает. Все ученики были уверены: она получала стипендию, — но никого это особо не беспокоило. Все говорили, что она казалась тихой, милой, хорошо разбиралась в математике, и у нее не было парня. Никто и никогда не видел ее ни с кем подозрительным. Кроме Тайлер Спанос.
Тайлер же определенно считалась нелегким ребенком. И, учитывая все, что мы узнали, дружба между двумя девушками представлялась маловероятной. Если Саманту в школу и из школы подвозила мать на «хёндае» четырехлетней давности, то Тайлер ездила на своей машине — «порше». Если Саманту считали скромной и застенчивой, Тайлер слыла передвижной вечеринкой. У нее не было парня только потому, что она не могла ограничить себя кем-то одним.
Тем не менее за последний год между девушками возникла крепкая дружба, и их почти постоянно видели вдвоем: за ленчем, после школы и в выходные. Это представлялось не только непонятным, это тревожило Дебору больше, чем все остальные факты. Она спокойно слушала и задавала вопросы, сообщила всем постам номер и приметы машины Тайлер, и (с содроганием) отправила своего напарника Дика поговорить с семьей Спанос. И ни один из фактов не был причиной чего-то более серьезного, чем рябь на зеркальной глади Моря Деборы. Кроме странной дружбы между двумя девушками, почему-то производившей на нее такой же эффект, как бифштекс на спаниеля.
— В этом нет ни хрена смысла, — сказала она.
— Они подростки, — напомнил я ей, — они в принципе не делают ничего осмысленного.
— Нет, — запротестовала Дебора, — некоторые вещи всегда имеют смысл, особенно если мы говорим о подростках. Ботаники дружат с ботаниками, спортсмены и болельщики со спортсменами и болельщиками. Это никогда не меняется.
— Возможно, у них какой-то общий секрет? — предположил я, ненавязчиво поглядывая на часы, говорившие мне, что уже почти пора идти домой.
— Готова поклясться, это так, — сказала Деб. — И готова поклясться, когда мы выясним это, то поймем, где они.
— По-моему, никто здесь не догадывается ни о чем, — произнес я, пытаясь в это время придумать изящный способ отхода.
— Какого черта с тобой происходит? — резко спросила Дебора.
— То есть?
— Ты вертишься так, будто тебе надо в сортир.
— О… эмм… Честно говоря, — начал я, — мне пора идти, я должен забрать Коди и Эстор до шести.
Моя сестра уставилась на меня и долго не отрывала взгляда.
— В жизни бы не поверила, — выдала она наконец.
— Во что?
— Что у тебя будут жена, дети, ты станешь семейным человеком, с этим твоим…
Под «этим моим» она подразумевала мою темную сторону, мое прошлое как Декстера-Мстителя, одинокого воина в лунном свете. Ей пришлось столкнуться с моим альтер эго, и постепенно она смирилась с его существованием. Как раз в тот момент, когда я решил покончить с ним.
— Ну… Не думаю, что я бы сам в это поверил, но… — Я пожал плечами. — Так вышло: у меня есть семья.
— Ага, — сказала она и отвернулась, — и притом раньше, чем у меня.
Я наблюдал, как она возвращает своему лицу привычное сердитое выражение. Это заняло некоторое время, в течение которого она выглядела чудовищно беззащитной.
— Ты любишь ее? — неожиданно спросила она, резко поворачиваясь ко мне. Я моргнул от неожиданности. Дебора никогда раньше не задавала таких прямых и личных вопросов — в том числе поэтому мы так хорошо ладили. — Ты любишь Риту? — повторила она, не оставляя мне пространства для маневра.
— Я… Я не знаю, — осторожно ответил я, — я… эмм… привык к ней.
Дебора пристально посмотрела на меня и покачала головой.
— Привык к ней… Как будто она удобное кресло или что-то в этом роде.
— Не такое уж удобное, — заметил я, пытаясь внести немного юмора в разговор, принявший очень неприятное направление.
— Ты вообще чувствуешь любовь? — требовательно спросила Дебора. — Я имею в виду, ты способен на это?
Я подумал о Лили-Энн.
— Да, — ответил я, — думаю, что да.
Дебора несколько секунд, показавшихся мне невероятно долгими, изучала мое лицо. Но смотреть там было особо не на что, и она повернулась к окну в старой деревянной раме и уставилась на залив.
— Вот черт, — выругалась она, — езжай домой. Забирай детей и отправляйся к своей женушке-креслу.
Я не чувствовал себя человеком достаточно долго, но даже мне стало ясно, что не все в порядке в Королевстве Деборы, и я не мог расстаться с ней на этой ноте.
— Деб, что случилось? — спросил я.
Мышцы на ее шее напряглись, но она продолжала смотреть на воду вдалеке.
— Вся эта семейная хрень, — ответила она, — эти две девицы со своими чертовыми семьями. И твоя семья с чертовым тобой. Это всегда оказывается не так, как должно быть, это всегда неправильно, но у всех это есть. Кроме меня. — Она вздохнула и покачала головой. — А я действительно этого хочу — Она резко повернулась ко мне со злым выражением лица. — И никаких идиотских шуточек по поводу моих биологических часов. Ясно?

Вообще-то я умею, когда надо, быть действительно честным, к тому же поведение Деборы слишком поразило меня, чтобы я оказался способен шутить, не важно — по поводу биологических часов или чего-то другого. Тем не менее надо было что-то сказать. Я попытался подобрать подходящее, но не смог придумать ничего лучше, чем спросить ее о Кайле Чатски — мужчине, с которым она жила уже несколько лет. Когда-то я видел такой поворот по телевизору. Мне нравилось изучать сериалы для того, чтобы знать, как принято поступать в той или иной ситуации, и этот вариант казался мне подходящим.
— С Кайлом все в порядке? — спросил я.
Дебора фыркнула, но выражение ее лица смягчилось.
— Чертов Чатски. Он считает себя слишком старым, слишком потрепанным и бесполезным для такой симпатичной молодой штучки, как я. Постоянно говорит, будто я могу найти себе кого-нибудь получше. А если я отвечаю, что, может быть, мне и не надо никого лучше, он только качает головой с печальным видом.
Было очень интересно заглянуть в жизнь другого, кто был человеком значительно дольше, чем я, но у меня закончились идеи для конструктивной беседы и часы на моем запястье — не биологические — заставляли торопиться. В отчаянной попытке подобрать нужные слова, которые выражали бы сочувствие и в то же время говорили о моей потребности немедленно уйти, я смог сказать только:
— Ну… Я уверен, он хочет как лучше.
Дебора уставилась на меня и так долго не отводила взгляд, что я начал сомневаться в правильности найденного выхода. Потом она тяжело вздохнула и вновь повернулась к окну.
— Да, — сказала она, — я тоже верю, что он этого хочет.
Она смотрела на залив и молчала, но хуже любых слов оказался ее вздох.
Эту сторону личности моей сестры я до сих пор не знал, и продолжать знакомство мне не слишком хотелось. Я привык к уверенности Деборы, к ее гневу, к ее тычкам в предплечье. Видеть ее мягкой, уязвимой и жалеющей себя было чертовски неприятно. И хотя мне было ясно, что ее надо как-то утешить, я понятия не имел, с чего начать, и стоял, чувствуя себя очень неловко, до тех пор пока необходимость ехать домой не пересилила мое чувство долга.
— Мне жаль, Деб, но мне нужно забирать детей. — И, как ни странно, мне было действительно ее жаль.
— Ага, — ответила она не оборачиваясь, — поезжай к своим детям.
— Эмм… — заметил я. — Мне бы надо добраться до своей машины.
Дебора медленно повернулась и посмотрела на дверь здания, около которой ждала мисс Стейн. Затем она кивнула и встала.
— Ладно, — сказала она, — здесь мы закончили.
Она прошла мимо меня и молча направилась к машине, задержавшись лишь на секунду, чтобы сухо поблагодарить мисс Стейн.
Неловкое молчание длилось всю дорогу. Я чувствовал необходимость что-нибудь сказать, слегка разрядить обстановку, но мои недавние попытки привели к таким результатам, что больше не хотелось и пробовать. Деб въехала на стоянку около участка и припарковалась рядом с моей машиной. Она продолжала смотреть в лобовое стекло с тем же выражением печальной задумчивости, которое не сходило с ее лица всю дорогу. Я взглянул на нее, но она не обратила на меня внимания.
— Ну ладно, — сказал я наконец, — до завтра.
— Как это? — произнесла она, и я замер, наполовину открыв дверь.
— Как что? — спросил я.
— Когда ты в первый раз держишь на руках своего ребенка.
Мне не требовалось раздумывать, чтобы ответить.
— Потрясающе! — воскликнул я. — Совершенно невероятно. Это не похоже ни на что другое.
Она посмотрела на меня так, что я не понял: собирается она меня обнять или ударить. Но она не сделала ни того ни другого, а лишь покачала головой и сказала:
— Иди за своими детьми.
Я подождал, не скажет ли она еще чего-либо. Она молчала. Я выбрался из машины и, пока она медленно выезжала с парковки, смотрел ей вслед, пытаясь уяснить, что же на самом деле творится с моей сестрой. Но для того, кто стал человеком буквально недавно, эта задача оказалась непосильной. Я пожал плечами, сел в свою машину и поехал за Коди и Эстор.

Глава 9
Я не видел своего брата с того памятного вечера несколько лет назад, когда мы впервые со времен детства встретились в грузовом контейнере в порту Майами и он предложил мне помочь ему с вивисекцией нового товарища по играм. Однако, как бы странно это ни звучало, я отклонил предложение. Вероятно, это произошло потому, что он выбрал Дебору, и мертвая рука Гарри сжала мою душу, в существовании которой я не уверен. Я не мог причинить ей вред, хотя она в отличие от Брайана не являлась моей родственницей по крови.
Вообще-то он мой единственный кровный родственник, насколько я знал. Но, принимая во внимание, как мало я имел сведений о нашей не очень строгих правил матушке, всякое могло быть. Не исключено, что у меня имелось полдюжины единоутробных братьев и сестер, живущих в трейлерах в Иммокали. Однако более важным являлось то, что нас с ним объединяло одно общее свойство. Брайан был выкован в том же огне, который сделал меня Темным Декстером, и тоже отмечен потребностью развлекаться с ножом. К сожалению, он вырос без узды в виде Кодекса Гарри и спокойно упражнялся в своем искусстве на ком угодно, лишь бы этот кто угодно молодо выглядел и был женского пола. Когда наши пути в первый раз пересеклись, он как раз работал с проститутками Майами.
В последний раз я видел его уходящим вдаль пошатывающейся походкой с пулей в боку. Тогда я не мог ничего для него сделать, поскольку Дебора находилась рядом и очень хотела поговорить с ним в более официальной обстановке. По всей видимости, он смог добраться до врача, так как выглядел вполне здоровым, немного старше, конечно, но по-прежнему очень похожим на меня. Мы были примерно одного роста и сложения, и даже его лицо казалось грубоватой и потрепанной копией моего. Когда он посмотрел на меня из этой маленькой красной машины, я увидел в его глазах тот же холодный издевательский смех, что и в первый раз.
— Ты получил мои цветы? — спросил он, и я кивнул, продолжая двигаться к машине.
— Брайан, — сказал я, опираясь на капот, — ты неплохо выглядишь.
— Так же как и ты, мой дорогой братишка, — подхватил он, продолжая улыбаться. Он высунул руку в окно и похлопал меня по животу. — По-моему, ты поправился. Должно быть, твоя жена, — он выделил это слово, — хорошо готовит.
— Да, — ответил я, — она хорошо заботится обо мне. И о теле, и о… эмм… душе.
Мы оба усмехнулись, когда я упомянул об этом мифическом предмете. Я подумал, как хорошо, когда кто-то действительно понимает тебя. В тот вечер, когда мы встретились в первый и до сих пор единственный раз, я успел краем глаза увидеть завораживающую картину этого понимания и приятия, но только сейчас осознал, от чего именно отказался тогда. Вероятно, и он тоже, поскольку очутился здесь.
Но жизнь, конечно, гораздо более сложная штука, особенно когда речь идет о нас — обитателях Темной Башни, и во мне зашевелились подозрения.
— Что ты здесь делаешь, Брайан?
Он покачал головой с притворной грустью:
— Уже подозреваешь меня? Родную плоть и кровь?
— Ну… — сказал я. — Нет, серьезно. Принимая во внимание…
— Ты прав, — согласился он. — Но почему бы тебе не пригласить меня в дом? Мы можем продолжить разговор там.
Меня как будто окатили ледяной водой. Пригласить его внутрь? В мой дом, где на невинной монашеской постели спит моя вторая жизнь? Позволить кровавым брызгам запятнать белоснежный шелк моей маски? Идея казалась мне ужасной, и я почувствовал себя отвратительно. Кроме того, я никогда никому и словом не обмолвился о том, что у меня есть брат. И раз этим «никем» была Рита, она естественно, будет очень удивлена таким упущением. И все же: как я мог пригласить его в мир блинчиков Риты, дисков с диснеевскими мультиками и чистых простыней? Пригласить его, воплощение всего нечестивого, во Внутреннее Святилище Лили-Энн… Это абсолютно неправильно. Это святотатство, богохульство, насилие над…
Над чем? Разве он не был моим родным братом? Разве этот факт не должен быть важнее всех моих ханжеских доводов? Конечно, я мог доверять ему. Но во всем ли? Могли я доверить ему мою вторую личность, мою башню из слоновой кости, мою Лили-Энн, мой криптонит?[4]
— Не распускай слюни, братец, — сказал Брайан, прерывая мои панические размышления, — это так тебе не идет.
Все еще отчаянно барахтаясь в поисках решения, я вытер рукавом угол рта. Но прежде чем я смог произнести хоть слово, раздался звук сигнала моей машины, и, оглянувшись, я увидел Эстор, с капризным выражением лица смотревшую на меня сквозь лобовое стекло. Коди был рядом с ней и, как обычно, молча наблюдал. Я мог видеть, как Эстор крутится на своем месте и одними губами говорит:
— Ну же, Декстер.
Она просигналила опять.
— Твои приемные дети, — продолжил Брайан, — очаровательные маленькие создания, я уверен. Можно познакомиться с ними?
— Эмм… — произнес я как можно внушительнее.
— Ну что ты, Декстер. Я же не съем их. — Он издал странный смешок, который меня совершенно не успокоил.
В то же время я понял: он все-таки мой брат, — а Коди и Эстор отнюдь не беззащитны, и они не раз с успехом это доказывали. Ведь не случится ничего плохого, если они познакомятся со своим… эмм… приемным дядей?
— Хорошо, — согласился я и, помахав рукой Эстор, позвал их к себе. С весьма похвальной скоростью они выбрались из машины и подбежали к нам.
— Замечательно, — сказал он, — какие красивые дети.
— Это он красивый, — возразила Эстор, — а я просто миленькая, до тех пор пока у меня не вырастут сиськи. Вот тогда я стану сексуальной.
— Конечно, — одобрил Брайан и повернулся к Коди. — А ты, молодой человек, ты… — И он замер, встретившись с Коди взглядом.
Коди стоял, расставив ноги и вытянув руки по швам, и смотрел в глаза Брайану. Я слышал, как раскрываются кожистые крылья и два призрака приветствуют друг друга мрачным шипением. Дуэль их взглядов продолжалась несколько секунд, а затем Коди повернулся ко мне и сказал:
— Как я. Парень-из-Тени.
— Поразительно, — сказал Брайан, и Коди вновь посмотрел ему в глаза. — Что ты сделал, братец?
— Братец? — спросила Эстор, требуя себе равной доли внимания. — Он твой брат?
— Да, он мой брат, — ответил я ей и добавил, обращаясь к Брайану: — Я ничего не делал. Это их биологический отец.
— Он нас действительно здорово бил, — объяснила Эстор так, будто это в порядке вещей.
— Понимаю, — кивнул Брайан, — это и послужило Травматическим Опытом, который делает нас такими, какие мы есть.
— Пожалуй, так, — согласился я.
— И что ты делаешь с этим восхитительным нетронутым потенциалом? — спросил Брайан, не отрывая взгляда от Коди.
Я почувствовал себя очень неловко. До недавнего времени я планировал привести их на Путь Гарри, а теперь был совершенно убежден, что этого делать не следует. Так или иначе, мне не хотелось об этом говорить. Не сейчас, во всяком случае.
— Давай зайдем в дом, — предложил я. — Не хочешь чашечку кофе?
Брайан перевел свои пустые немигающие глаза с Коди на меня.
— С удовольствием, братец, — согласился он и, бросив на детей еще один взгляд, пошел к двери.
— Ты никогда не говорил, что у тебя есть брат, — заметила Эстор.
— Как мы, — добавил Коди.
— Вы никогда не спрашивали, — парировал я, чувствуя странную необходимость защищаться.
— Ты должен был сказать, — настаивала Эстор, и Коди посмотрел на меня обвиняющим взглядом, будто я предал их доверие.
Но Брайан уже стоял у двери, и я был вынужден отвернуться от детей и пойти за ним. Они шли следом, продолжая злиться, и я понял: мне придется еще об этом услышать. Что я скажу Рите, когда она задаст мне тот же вопрос? А она непременно его задаст. То есть да, конечно, я никогда не говорил им о своем брате. Брайан был таким же, как я, но без ограничений, наложенных Гарри, поэтому он оставался, как говорится, Диким Декстером, и что я мог сказать о нем? Лучше всего я мог представить его фразой: «Это мой брат — спасайся кто может!»
В любом случае я не думал, что увижу его еще раз после той краткой и головокружительной встречи. Я даже не знал, выжил ли он. Он выжил, да. Но зачем он вернулся? Гораздо разумнее было бы оставаться как можно дальше от Майами и Деборы, которая его не забыла. Их встреча оказалась не из тех, которые легко забываются, и, помимо всего прочего, Дебора являлась тем человеком, который получает удовольствие, арестовывая таких, как Брайан.
Совершенно ясно: он появился здесь не из сентиментальной привязанности ко мне. Он не был сентиментальным и не имел привязанностей. Так почему же он здесь, и что мне с этим делать?
Брайан стоял у входной двери и смотрел на меня, подняв бровь. По всей видимости, первое, что мне следовало сделать, — это открыть дверь и впустить его. Так я и поступил. Он слегка поклонился мне и вошел. За ним последовали Коди и Эстор.
— Какой очаровательный дом, — сказал Брайан, оглядывая гостиную, — здесь все так по-домашнему.
На смятом покрывале дивана лежала груда DVD-дисков, на полу валялись носки, на кофейном столике — две пустые коробки из-под пиццы. Рита провела в больнице три дня, и, естественно, у нее еще не хватало сил на уборку. И хотя я сам люблю порядок вокруг себя, мне было не до того, чтобы его наводить. Поэтому дом выглядел далеко не лучшим образом. Откровенно говоря, жуткий бардак.
— Извини, — сказал я Брайану, — у нас… эмм…
— Да, я знаю. Радостное событие, — заметил он. — В жизни каждого должно быть место дому.
— Что это значит? — требовательно спросила Эстор.
— Декстер? — крикнула Рита из спальни. — Это… Ты не один?
— Это я.
— Здесь его брат, — сердито заметила Эстор.
Последовало молчание, сменившееся лихорадочным шуршанием, и наконец Рита вышла из спальни, все еще продолжая расчесывать волосы.
— Брат? — спросила она. — Но… — И она умолкла, глядя на Брайана.
— Миссис, — сказал Брайан с насмешливой радостью, острой как нож, — как вы красивы. У Декстера всегда была тяга к прекрасному.
Рита схватилась за голову:
— Боже мой, в каком я виде! И дом… Но, Декстер, ты никогда не говорил, что у тебя есть брат, и это…
— Разумеется, — начал Брайан, — и я прошу прощения за доставленное вам неудобство.
— Но брат… — повторила Рита. — И ты никогда мне не говорил…
Я открыл рот, но не смог ничего сказать. Брайан некоторое время с наслаждением наблюдал за мной, и наконец сказал:
— Боюсь, это моя вина. Декстер думал, что я уже давно мертв.
— Да, так, — произнес я, чувствуя себя клоуном, играющим на сцене в испорченный телефон.
— И все-таки… — недоумевала Рита, продолжая с отсутствующим видом причесываться, — я хочу сказать, ты никогда… Ты говорил, что ты… То есть, как ты мог не…
— Это очень болезненно, — начал я, надеясь, что это сработает. — Я не люблю говорить об этом.
— И все-таки… — повторила Рита.
Несмотря на мое смутное представление о ситуации, с которой я столкнулся, мне было ясно: разговор не окончен. И, пытаясь вернуться на знакомую территорию, я выговорил единственно подходящую фразу, которую смог придумать:
— Может быть, выпьем по чашечке кофе?
— Ой, — сказала Рита, и раздраженное выражение ее лица сменилось виноватым, — мне жаль… Вы не хотели бы… Я имею в виду… да… садитесь.
Она бросилась к кушетке и принялась убирать с нее разнообразный мусор, не дававший сесть. Она делала это такими отточенными быстрыми движениями, что я начал гордиться ею.
— Вот так. — Она сложила мусор в кучу рядом с кушеткой и жестом пригласила Брайана сесть. — Пожалуйста, садитесь. И… Ой!.. Я Рита.
Брайан подошел к ней и грациозным галантным движением взял ее руку.
— Меня зовут Брайан, — представился он. — Но, пожалуйста, миссис, садитесь. Вам слишком рано вставать на ноги.
— О, — покраснела Рита, — но кофе. Я должна…
— Уверен, Декстер не настолько безнадежен, чтобы оказаться не в состоянии сварить кофе, — заметил Брайан, поднимая бровь, и Рита хихикнула.
— Мы не узнаем, если не позволим ему попытаться, — подхватила она и жеманно улыбнулась ему, садясь рядом с ним на кушетку. — Декстер, ты не мог бы? Три ложки на шесть чашек, и налей воду в…
— Думаю, справлюсь, — заверил я. И если мой голос звучал недовольно, я имел на это полное право. Оставив Брайана сидеть на кушетке рядом с моей женой, я поплелся на кухню варить кофе. Наливая воду в кофеварку, я слушал, как Пассажир складывает крылья и отступает. Но по ледяным извилинам предположительно могучего мозга Декстера метались тени сомнении и растерянности. Казалось, земля уходит у меня из-под ног. Я чувствовал себя беззащитным перед угрозой армий ночи, шедших на меня.
Зачем мой брат вернулся? И почему это заставляло меня чувствовать себя таким беззащитным?

Глава 11
Это была тяжелая ночь. Обрывки сна перемежались с омутами нервной липкой бессонницы. Я чувствовал надвигающуюся опасность, имени которой не знал, что-то страшное, скрывающееся во тьме. Мои опасения усиливало невысказанное беспокойство Пассажира, который впервые в жизни находился в замешательстве и чувствовал себя таким же неуверенным, как и я. Возможно, я смог бы загнать свои мысли в клетку и поспать несколько часов, но была еще Лили-Энн.
Милая, очаровательная Лили-Энн, сердце и душа Декстера-человека, как выяснилось, имела еще один талант, причем в нем она достигла куда больших успехов, чем в прочих, более приятных областях. У нее, по всей видимости, были легкие выдающегося объема и силы, и каждые двадцать минут в течение ночи ее посещало желание донести этот радостный факт до всех оказавшихся поблизости. По неприятному стечению обстоятельств это происходило, как только я начинал засыпать.
Риту, казалось, совершенно не беспокоил шум, и это не настраивало меня в ее пользу. Каждый раз, когда Лили-Энн кричала, она, не просыпаясь, говорила: «Декстер, принеси ее сюда», — и обе они засыпали, а затем Рита точно так же, не открывая глаз, говорила: «Отнеси ее обратно, пожалуйста», — и я осторожно нес младенца в кроватку, укладывал, аккуратно укрывал и про себя умолял поспать хотя бы часик.
Когда я возвращался в постель, сон не шел ко мне, несмотря на временную тишину. Терпеть не могу штампы, но я действительно ворочался с боку на бок всю ночь и ни на одном из них не чувствовал себя удобно. А если мне все-таки удавалось заснуть, я видел сны, и это были не самые приятные мгновения. Как правило, мне ничего не снится — вероятно, это как-то связано с наличием души, которой у меня нет, поэтому обычно по ночам я наслаждаюсь благословенным забытьем и подсознание меня не беспокоит.
Но в эту ночь Декстер видел сны, заставлявшие его покрываться холодным потом: Лили-Энн, сжимающая в крошечном кулачке нож; Брайан, падающий в озеро крови, на берегу которого Рита кормила грудью Декстера; Коди и Эстор, плывущие по этому озеру. Характерным для всей этой ерунды являлось отсутствие какого-либо смысла, но тем не менее где-то глубоко внутри я чувствовал себя очень неуютно и, выбравшись из кровати на следующее утро, ощущал усталость.
И все же мне удалось без посторонней помощи добраться до кухни, где Рита грохнула на стол передо мной кружку кофе без следа той заботы, с которой она накануне ухаживала за Брайаном. И как только в моей голове появилась эта недостойная мысль, Рита тут же прочитала ее.
— Брайан кажется таким хорошим парнем, — сказала она.
— Да, конечно, — согласился я, думая, что «казаться» и «быть» — разные категории.
— Детям он очень понравился, — продолжила она, усиливая мое беспокойство, которое не исчезло, несмотря на то что я, как всегда до первой чашки кофе, ничего не соображал.
— Да… эмм… — Я сделал большой глоток в надежде вернуть мой мозг в рабочее состояние достаточно быстро. — Но вообще-то он никогда не общался с детьми, и…
— Тогда нам всем повезло, — заметила Рита со счастливой улыбкой. — Он был женат когда-нибудь?
— Не думаю, — ответил я.
— Ты не знаешь? — резко спросила Рита. — Но, Декстер, он же твой брат.
Вероятно, причиной, по которой раздражение наконец смогло пробиться сквозь сонный туман, являлась вновь приобретенная человеческая чувствительность.
— Я знаю, что он мой брат. Не нужно постоянно напоминать мне об этом.
— Но ты должен был сказать, — возразила она.
— Но не сказал, — ответил я довольно логично, однако все еще раздраженно. — Так что, пожалуйста, смени пластинку.
Очевидно, у нее на этот счет было собственное мнение, но она благоразумно не стала его озвучивать. Тем не менее она не дожарила мою яичницу, а я с облегчением выскочил из дома, прихватив по пути Коди и Эстор. Но жизнь чертовски неприятная штука, и они, естественно, завели ту же песню, что и их мать.
— Как получилось, что ты никогда не рассказывал нам про дядю Брайана, Декстер? — спросила Эстор, когда я трогался с места.
— Я думал, он умер, — ответил я, и, надеюсь, мой голос ясно дал понять, что тема закрыта.
— Но ведь у нас нет дяди, — продолжила она. — У всех есть, кроме нас, а у Мелиссы целых два.
— Мелисса кажется мне поразительной личностью, — заметил я, пытаясь избежать столкновения с большим джипом, который без особых на то причин остановился посреди дороги.
— В общем, это здорово, что у нас теперь есть дядя, — подытожила Эстор. — И дядя Брайан нам нравится.
— Он крутой, — мягким голосом добавил Коди.
Конечно, очень хорошо, что им так понравился мой брат, и это должно было радовать меня, но не радовало. Более того, их восторги усилили напряжение, появившееся, когда я его увидел. Брайан задумал какую-to гадость, это так же точно, как то, что меня зовут Декстер, и пока я не узнаю, в чем дело, мне придется жить с этим чувством подстерегающей опасности. Оно никуда не делось, когда я высадил детей у школы и поехал на работу.
Как ни странно, сообщений о безголовых трупах, лежащих на улицах и наводящих ужас на туристов, не поступало. Но происходили еще более странные вещи: Винс Мацуока принес пончики. Принимая во внимание, во что превратилась моя семейная жизнь, это оказалось очень кстати. И, как мне думалось, заслуживало некоторой благодарности.
— Славьтесь, пончики, на благо принесенные, — поприветствовал я вошедшего Винса, который согнулся под тяжестью коробки.
— Славься, Декстерус Максимус, — ответил он. — Галлы шлют тебе дань.
— Французские пончики? — заинтересовался я. — Надеюсь, они не кладут туда петрушку?
Он открыл коробку, явив миру ряды блестящих, с масляными боками пончиков.
— Никакой петрушки и никакой начинки из улиток. Но баварский крем присутствует.
— Я внесу в Сенате предложение устроить триумф в твою честь, — сказал я, быстро хватая пончик. В мире, который построен на принципах любви, мудрости и сопереживания, это положило бы конец моим утренним злоключениям. Но, к сожалению, наш мир не таков, и только успели пончики с комфортом расположиться в моем желудке, как телефон на рабочем столе зазвонил, взывая к моему вниманию. И каким-то образом по тону его звонка я понял, кто со мной хочет поговорить.
— Что ты делаешь? — строго спросила Дебора, не поздоровавшись.
— Перевариваю пончик, — ответил я.
— Продолжишь в моем офисе, — отрезала она и бросила трубку.
Деборе наверняка известно, что спорить с тем, кто тебя не слышит, очень трудно, поэтому, не желая совершать чудовищное усилие и перезванивать, я направился в отдел убийств к столу Деборы. Этот, откровенно говоря, так называемый офис — скорее неогороженное пространство. Однако она, казалось, была не в настроении играть в слова, и я не стал предлагать ей.
Дебора сидела в своем кресле за столом и сжимала в руках нечто напоминавшее официальный отчет. Ее новый напарник Дик стоял у окна с выражением дурацкой радости на красивом до неприличия лице.
— Посмотри на это, — сказала Дебора, ударив по листам, которые держала в руке, тыльной стороной ладони. — Ты можешь поверить в это дерьмо?
— Нет, — признался я, — потому что отсюда не могу прочитать это дерьмо.
— Мистер Ямочка-на-Подбородке, — продолжила она, указывая на Дика, — разговаривал с семьей Спанос.
— Эй! — отозвался Дик.
— И он нашел мне подозреваемого, — сказала Дебора.
— Человека, представляющего интерес для расследования, — очень серьезно произнес Дик на хорошем официальном жаргоне. — Он не является подозреваемым.
— Он, мать его, единственная ниточка, которая у нас есть, и ты молчал всю ночь, — огрызнулась Деб. — А я должна читать об этом в чертовом отчете, мать его, в девять тридцать на следующее утро.
— Я должен был напечатать его, — объяснил Дик слегка обиженным тоном.
— Две девочки пропали, капитан хочет оторвать мне голову, пресса готова взорвать атомную бомбу, чтобы получить новости, а ты молча печатаешь отчет?
— Да ладно, какого черта, — сказал Дик, пожав плечами.
Дебора заскрежетала зубами. То есть она и вправду это сделала. Когда я читал о скрежещущих зубами людях в фантастических рассказах, то никогда не думал, что столкнусь с подобным в реальной жизни. Но тем не менее я стоял и пораженно наблюдал, как Дебора скрежещет зубами. Она хотела, видимо, сказать, что-то очень жесткое, но передумала и швырнула отчет на стол.
— Пойди принеси кофе, Дик, — приказала она наконец.
Дик выпрямился и, прищелкнув языком, указал пальцем на Дебору:
— Сливки и два кусочка сахара. — И побрел к кофеварке в дальнем конце коридора.
— Я думал, ты предпочитаешь черный кофе, — заметил я, когда Дик скрылся из виду.
— Если бы это был его последний косяк, я стала бы самой счастливой девчонкой на свете, — сказала она. — Пошли.
Она уже шла в направлении, противоположном тому, в котором скрылся Дик, и все мои возражения уже ничего не значили. Я со вздохом последовал за ней, размышляя, не называлась ли книжка, из которой Дебора почерпнула эту манеру, «Бульдозеры и их стиль управления».
Я догнал ее у лифта.
— Будет слишком, если я спрошу, куда мы идем?
— Тиффани Спанос, — пояснила она, второй раз стукнув кулаком по кнопке «вниз», — старшая сестра Тайлер. — И она еще раз ударила по кнопке.
Не сразу, но к приезду лифта я вспомнил.
— Тайлер Спанос, — произнес я, входя следом за Деборой в лифт, — девочка, которая пропала с… эмм… Самантой Альдовар.
— Да, — подтвердила Деб. — Недоумок поговорил с Тиффани Спанос о ее сестре. — Я понял, что недоумок — это Дик, и кивнул. — Тиффани утверждает, что Тайлер давно уже увлеклась всей этой готической мутью, а потом встретила на вечеринке парня, который оказался готом в квадрате.
Я, конечно, был далек от всякого рода молодежных субкультур, но все же знал, что готы — это модное течение для подростков с плохим цветом лица и на редкость отвратительным вариантом подростковых переживаний. Насколько мне известно, типичный образ гота подразумевал черную одежду и очень бледную кожу. При этом следовало слушать электронную музыку и печально смотреть DVD с «Сумерками». Было очень трудно представить все это возведенным в квадрат, но воображение Деборы с этим справилось.
— Могу я спросить, что значит «гот в квадрате»? — скромно спросил я.
Дебора зло посмотрела на меня:
— Парень вампир.
— Правда? — переспросил я, и, должен признаться, действительно был удивлен. — Здесь и сейчас? В Майами?
— Да, — подтвердила она. Двери лифта раскрылись, и она вышла. — У него даже зубы подпилены.
Я снова поспешил за ней.
— И мы едем навестить его? — спросил я. — Как его зовут?
— Влад, — ответила она. — Приметное имя, да?
— Влад, а что дальше? — поинтересовался я.
— Не знаю.
— Но ты знаешь, где он живет?
— Мы найдем его. — Она направилась к выходу, и я наконец решил, что с меня хватит. Я схватил ее за руку, и она свирепо уставилась на меня.
— Дебора, — спросил я, — какого черта мы сейчас делаем?
— Еще одна минута рядом с этой безмозглой горой мышц, и я свихнусь, — ответила она. — Я должна выбраться отсюда. — Она попыталась освободить руку, но я крепко ее держал.
— Я тоже готов в ужасе бежать от твоего напарника, — согласился я, — но мы сейчас будем искать то, не знаю что, и пойдем туда, не знаю куда. Так куда мы идем?
Она опять попыталась выдернуть руку из моей, и на сей раз ей это удалось.
— В интернет-кафе, — проговорила она, — я не дура.
Вероятно, дураком был я, поскольку, когда она резко распахнула дверь участка и пошла на стоянку, опять последовал за ней.
— Ты платишь за кофе, — сказал я довольно неуверенно, стараясь не отстать.
Ближайшее интернет-кафе находилось всего в паре кварталов, и уже очень скоро я сидел за клавиатурой с чашкой хорошего кофе и Деборой, нетерпеливо ерзавшей в районе моего локтя. Моя сестра прекрасно стреляла и, вне всякого сомнения, имела массу других блестящих достоинств, но в компьютерах она понимала ровно столько, сколько примерный бойскаут в журнале «Плейбой», и благоразумно доверяла всю высокотехнологичную работу мне.
— Хорошо, — сказал я, — можно поискать Влада, но…
— Косметическая стоматология, — бросила она. — Не будь идиотом.
Я кивнул. Умный ход. Она в отличие от меня была опытным следователем. Через пару минут я нашел несколько дюжин дантистов в районе Майами, каждый из которых занимался косметической стоматологией.
— Тебе распечатать? — поинтересовался я у Деб.
Она посмотрела на список и закусила губу так сильно, что ей самой мог вскоре понадобиться стоматолог.
— Нет, — сказала она, доставая свой сотовый, — у меня есть идея.
Вероятно, это был какой-то тайный план, поскольку со мной она не поделилась. Она набрала номер, стоявший на быстром вызове, и через несколько секунд я услышал:
— Это Морган. Дайте мне номер того судебного стоматолога.
Она сделала вид, будто пишет, показывая таким образом, что ей нужна ручка. Я нашел таковую рядом с клавиатурой и передал ей вместе с клочком бумаги, выуженным из ближайшей урны.
— Да. Доктор Гутман, так его зовут… Ага… — Она записала номер и отключила телефон.
Затем быстро набрала записанный номер. После минутной беседы с приемной Гутмана и, судя по тому, как Деб стучала носком ноги по полу, прослушивания музыки, врач взял трубку.
— Доктор Гутман, — сказала Дебора, — это сержант Морган. Мне нужно имя местного стоматолога, который может заточить человеку зубы так, чтобы тот выглядел как вампир.
Гутман что-то ответил, и, казалось, это удивило Дебору. Она схватила ручку и, записывая, проговорила:
— Ага, спасибо. — И закрыла телефон. — Он говорит, что в городе есть только один дантист, который может до такого додуматься. Доктор Лонофф. Он живет на Саут-Бич.
Я быстро нашел его в списке стоматологов.
— Рядом с Линкольн-роуд, — заметил я.
Дебора уже встала и шла к выходу.
— Ну? — позвала она, и верный Декстер последовал за ней.

Глава 13
За время моей работы в Майами-Дейд я неоднократно слышал выражение «дождь из дерьма», но, скажу честно, наблюдать воочию данный метеорологический феномен мне не приходилось до того момента, когда Деб пришло в голову объявить в розыск единственного сына высокопоставленного чиновника. Через пять минут у дома рядом с машиной Деборы стояли три полицейские машины и фургон службы новостей, а через шесть ей позвонил капитан Мэттьюз. За две минуты их общения я не услышал от Деборы ничего, кроме «да, сэр» и «нет, сэр», и к концу разговора ее зубы были сжаты настолько плотно, что я засомневался, сможет ли она когда-нибудь снова есть твердую пищу.
— Твою мать, — сказала она сквозь зубы, — Мэттьюз отменил розыск.
— Мы знали, что так и будет.
Деб кивнула. Ее взгляд скользнул мимо меня в направлении дороги, и она выругалась.
Я посмотрел в ту же сторону и увидел Дика. Он выбирался из машины, одновременно подтягивая штаны и улыбаясь женщине, которая стояла возле фургона новостей и причесывалась, готовясь к съемке. Она замерла на минуту и удивленно взглянула на него. Дик кивнул ей и прогулочным шагом направился к нам. Женщина посмотрела ему вслед, облизнула губы и продолжила расчесываться с удвоенным рвением.
— Строго говоря, он твой напарник, — заметил я.
— Строго говоря, он безмозглая скотина, — парировала Дебора.
— Эй, — начал Дик, подходя к нам, — капитан сказал, что я должен присматривать за тобой, чтобы больше не было таких косяков.
— Как, интересно, ты опознаешь косяк, когда увидишь его? — огрызнулась Деб.
— Ой, ну знаешь, — ответил он, пожимая плечами, и оглянулся на журналистку. — Я имею в виду, не говори с прессой, или что-то в этом роде, ладно? — И он подмигнул Деборе. — В любом случае теперь я всегда буду рядом. Помни об этом.
Я ожидал, что она выдаст очередь из семи убийственных замечаний, которые заставят Дика упасть замертво прямо на месте и помять ухоженный газон семейства Акоста, но Деб, судя по всему, уже узнала эту новость от капитана и, как хороший солдат, была готова исполнить приказ. Субординация победила, и Дебора, бросив один долгий взгляд на Дика, сказала:
— Ну ладно. Пойдемте проверим остальных из списка. — И смиренно пошла к машине.
Дик опять подтянул штаны и посмотрел ей вслед.
— А, ну ладно, — произнес он и пошел за ней.
Журналистка задумчиво смотрела ему в спину до тех пор, пока продюсер не суНул ей в руки микрофон.
Меня на одной из патрульных машин подвез до Майами-Дейд коп по фамилии Виллоуби, который, как оказалось, был помешан на «Майами-хит[9]. Я многое узнал о разыгрывающих защитниках и о чем-то еще под названием «пик-н-ролл». Уверен, полученная информация была невероятно ценной и когда-нибудь мне пригодится, но тем не менее был счастлив выбраться из машины в послеполуденную жару и дотащиться до моего маленького кабинета.
Там я и провел в компании моих инструментов большую часть оставшегося рабочего дня. Я даже успел сходить и пообедать в новой забегаловке неподалеку, которая специализировалась на фалафеле. К сожалению, помимо этого, она специализировалась на темных волосах, плавающих в соусе, и это не обрадовало мой желудок. Я занялся повседневной лабораторной работой, заполнил кое-какие бумаги и наслаждался одиночеством, когда Дебора забрела ко мне. Она держала в руках толстую папку и выглядела такой же расстроенной, как и мой желудок. Ногой она выудила из угла стул и, сгорбившись, села на него. Все это — не говоря ни слова. Я положил бумагу, с которой работал, и отдал все свое внимание ей.
— Выглядишь потрепанно, сестренка.
Она кивнула, глядя на свои руки:
— Это был длинный день.
— Ты проверила остальных из списка Лоноффа? — спросил я, и она опять только кивнула. Желая помочь ей с социальной адаптацией, я добавил: — Ты ездила с напарником?
Она подняла голову и злобно посмотрела на меня.
— С этим чертовым идиотом, — сказала она и снова сгорбилась.
— Что он сделал? — поинтересовался я.
Она пожала плечами.
— Ничего. Он не так ужасен в рутинной работе. Задает все положенные вопросы.
— Тогда что с тобой, Деб?
— Они забрали моего подозреваемого, Декстер, — сказала она, и меня вновь поразил ее беззащитный тон. — Мальчишка Акоста что-то знает, я уверена. Может быть, и не он прячет этих девочек, но ему известно, кто это делает. И мне не позволяют поговорить с ним. — Она погрозила двери кулаком. — Ко мне даже приставили этого недоумка Дика в качестве няньки, они хотят быть уверены, что я не расстрою чиновника.
— Ну… — предположил я, — может быть, Бобби Акоста ни в чем и не виноват.
Дебора показала зубы. Если бы она не выглядела такой несчастной, это сошло бы за улыбку.
— Он виноват как черт знает кто! — воскликнула она и кивнула на папку, которую держала в руке. — У него такой послужной список, что ты не поверишь. И это уже без тех фактов, которые вычеркнули, пока он был несовершеннолетним.
— Ну это не делает его виновным и сейчас.
Дебора наклонилась вперед, и мне показалось, она хочет ударить меня делом Бобби Акосты.
— Черта с два не делает, — сказала она и, к счастью для меня, открыла папку, вместо того чтобы запустить ее мне в голову. — Нападение. Покушение на убийство. Нападение.
Крупная автомобильная кража. — Она виновато посмотрела на меня, произнося последнюю фразу. — Его дважды арестовывали, когда кто-то умирал при невыясненных обстоятельствах, и это было как минимум убийство по неосторожности, но оба раза отец выкупал его. — Она закрыла папку и хлопнула по ней рукой. — И это далеко не все. Но каждый раз все заканчивалось одинаково: отец выкупал его, несмотря на кровь на руках. — Она покачала головой. — Это очень трудный ребенок. Он убил как минимум двоих, и у меня нет абсолютно никаких сомнений: он знает, где эти девушки, если еще не убил.
Деб, конечно, была права. Не только потому, что прошлые преступления обязательно означают сегодняшнюю вину, нет, я почувствовал, как Пассажир заинтересованно пошевелился во сне, как задумчиво поднялись его брови, когда Дебора читала список преступлений Бобби. Прежний Декстер совершенно определенно добавил бы имя Бобби Акосты к списку вероятных товарищей по играм. Но Декстер-2 не занимался подобными вещами. Вместо этого я только сочувственно кивнул.
— Может быть, ты и права.
Дебора вскинула голову.
— Может быть? Я права. Бобби Акоста знает, где девочки. И я, мать твою, не могу до него даже дотронуться из-за его отца.
— Ну… — начал я, прекрасно понимая, что ничего нового не скажу, и поэтому произнес: — Ты не можешь бороться с правительством.
Дебора несколько секунд безо всякого выражения смотрела на меня.
— С ума сойти, — удивилась она, — сам придумал?
— Ну же, Деб, — признаю, мой голос прозвучал несколько раздраженно, — ты знала, что так и случится, оно и случилось, так в чем дело?
Она резко выдохнула, сложила руки на коленях и опустила взгляд. Это было гораздо хуже, чем резкий ответ, которого я ожидал.
— Не знаю, — сказала она, — может быть, дело не в этом. — Она повернула руки ладонями вверх и посмотрела на них. — Может быть, это… Не знаю. Да всё.
Если мою сестру действительно беспокоило всё, то легко понять, почему она пребывает в таком несчастном состоянии. Наверное, трудно не сломаться под грузом ответственности за всё. Но мой опыт общения с людьми подсказывал: если кто-то жалуется на всё, это означает, что его беспокоит одно маленькое и конкретное нечто. И я знал: в случае с моей сестрой дело обстояло именно так, пусть и казалось, будто она в самом деле отвечает за всё. Ее грызло и заставляло вести себя таким образом совершенно определенное нечто. И, припомнив разговор о ее бойфренде, я решил, что знаю, в чем дело.
— Это Чатски?
Она вскинула голову.
— В каком смысле? Думаешь, он бьет меня? Или изменяет?
— Нет, что ты, — сказал я, заслоняясь рукой, на случай если ей придет в голову ударить меня. Я знал: он не посмеет изменить ей, — а мысль о том, что кто-то может бить мою сестру, казалась смешной.
— Нет, я имею в виду вчерашний разговор. Об этих, как их, биологических часах.
Она опять повесила голову и уставилась на руки, сложенные на коленях.
— Ага. Я это сказала, да. — Она покачала головой. — Ну что, это все еще правда. И чертов Чатски даже не хочет говорить на эту тему.
Я посмотрел на свою сестру и вынужден был признать, что мои эмоции характеризовали меня не с лучшей стороны, поскольку моей первой мыслью после услышанных от нее откровений было: «Вау! Я действительно сочувствую настоящему человеку с настоящей человеческой проблемой». Поскольку постепенное превращение Деб в жалеющий себя студень затронуло какие-то человеческие струны в самой моей глубине, за дверью, недавно открытой появлением Лили-Энн. И я обнаружил, что для ответа мне не надо вспоминать подходящие слова из какого-нибудь сериала. Я действительно сопереживал, и это казалось поразительным.
И, почти не задумываясь, что делаю, я встал и подошел к ней. Положив руку на плечо, я сказал:
— Мне очень жаль, сестренка. Я могу чем-нибудь помочь тебе?
Естественно, Дебора напряглась и сбросила мою руку. Она встала и посмотрела на меня с выражением, только наполовину напоминавшим ее обычный оскал.
— Для начала перестань вести себя как мать Тереза. Господи, Деке, что в тебя вселилось?
И прежде чем я смог хоть как-то объяснить свое поведение, она вышла из кабинета и скрылась из виду.
— Рад был помочь, — сказал я ей в спину.
Может быть, я просто был новичком в стране эмоций, чтобы действительно понимать и вести себя соответственно. Или Деб требуется время, чтобы привыкнуть к новому, способному сопереживать Декстеру. Но мысль о злодее или нескольких злодеях, отравивших водопровод Майами, обретала все большее правдоподобие.
Когда я уже собирался уходить, мир стал еще более странным. Зазвонил мой сотовый, я взглянул на него и, увидев имя Риты, взял трубку.
— Алло?
— Декстер, привет. Это… эмм… я.
— Конечно, — сказал я ободряюще.
— Ты все еще на работе? — спросила она.
— Как раз собираюсь уходить.
— О, хорошо, потому что… Я имею в виду… если… вместо того чтобы забирать Коди и Эстор… — сказала она. — Потому что сегодня не нужно.
Я мысленно перевел фразу и понял: по какой-то причине я не должен сегодня забирать детей.
— О… А почему?
— Просто… Их там уже нет, — ответила она, и пока я пытался осмыслить эту новость, мне на секунду показалось, что с ними произошло нечто ужасное.
— Что? Где они? — с трудом пробормотал я.
— О, — сказала она, — твой брат забрал их. Брайан. Он решил сводить их в китайский ресторан.
Какие интересные переживания я начал испытывать благодаря превращению в человека. В данный момент, к примеру, я от удивления лишился дара речи. Я чувствовал, как волна за волной на меня накатывают мысли и чувства: гнев, изумление, подозрение, мысли о том, что же все-таки замышлял Брайан, почему Рита на это соглашается и как поведут себя Коди и Эстор, когда вспомнят свою неприязнь к китайской кухне. Но какими бы многочисленными и разнообразными ни были мои мысли, я оказался не в состоянии произнести что-либо членораздельное. И пока я пытался хоть что-то выговорить, Рита сказала:
— Мне надо идти: Лили-Энн плачет, — и повесила трубку.
Мне показалось, что я стоял и прислушивался к тишине всего несколько секунд, но, наверное, прошло довольно много времени, поскольку я почувствовал сухость во рту из-за того, что долго держал его открытым, а рука, сжимавшая телефон, вспотела. Я закрыл рот, убрал телефон и отправился домой.
Час пик был в самом разгаре, когда я направился на юг и, как ни странно, по дороге не заметил никаких случаев насилия, ни выстрелов, ни лихачей, выписывавших виражи на дороге, никто даже не грозил кулаком другим водителям. Машины в пробке ползли, как обычно, но, казалось, никто не возражал. Я подумал о необходимости с утра почитывать гороскоп — возможно, тогда бы я понимал, что происходит. Вероятно, где-то в Майами люди, обладающие тайным знанием — друиды скорее всего, — кивали головами и шептали: «Да, Юпитер находится в заходящей луне Сатурна» — и наливали себе еще по чашечке травяного чая или прогуливались в своих пробковых сандалиях.
Или, может быть, это группа вампиров, на которую охотится Деб. Как это называется? Стая? Возможно, если достаточное их количество заточит себе зубы, наступит новая эра гармонии и счастья для всех нас. Или по крайней мере для доктора Лоноффа, стоматолога.
Я провел спокойный вечер дома, у телевизора, с Лили-Энн на руках. Она много спала, особенно у меня на руках, и я старался не отпускать ее. Мне казалось, таким образом она показывает мне свое доверие. С одной стороны, я надеялся, что она это перерастет, поскольку нельзя так доверять окружающим. С другой — это наполняло меня ощущением чуда и решимостью защищать ее от всех других чудовищ, прячущихся в ночи.
Неожиданно для себя я обнаружил, что постоянно обнюхиваю голову Лили-Энн. Определенно странное поведение, но, судя по всему, вполне нормальное для моей новой человеческой сущности. Это был замечательный запах, не похожий ни на один. Почти незаметный. Его нельзя назвать ни сладким, ни затхлым, но он чем-то похож и на то, и на другое, и на что-то еще, и вообще ни на что. Я понюхал и не мог определить, на что он похож, а потом понюхал еще раз, поскольку мне так захотелось, и неожиданно ощутил новый аромат, легко идентифицируемый, который исходил из области подгузника.
Менять подгузники не так страшно, как звучит, и я был не против этого. Конечно, это не та работа, которую я избрал бы для себя в качестве постоянного занятия, но в случае с Лили-Энн смена подгузника не причиняла мне особых страданий. В некотором роде мне даже доставило удовольствие оказать ей такую личную и необходимую услугу. Приятно было видеть, как Рита, коршуном кинувшаяся к нам в желании убедиться, что я случайно не сварил ребенка, остановилась, увидев мою спокойную уверенность. И, когда я закончил, она взяла Лили-Энн с пеленального столика и поблагодарила меня, а я почувствовал тепло от сознания своей нужности.
Я вернулся к телевизору и, пока Рита кормила Лили-Энн, несколько минут смотрел хоккей. Зрелище меня разочаровало: во-первых, «Пантеры» уже проигрывали три гола, а во-вторых, на поле не было драк. Эта игра привлекала меня честной и достойной похвалы жаждой крови, которую проявляли игроки. Но теперь я внезапно понял, что не должен одобрять такие вещи. Меняющий Подгузники Папочка Декстер решительно настроен против насилия и не одобряет игры вроде хоккея. Вероятно, мне стоило обратить внимание на боулинг. Он казался чудовищно скучным, но в нем не лилась кровь и он был уж точно более захватывающим, чем гольф.
Прежде чем я принял какое-либо решение, вернулась Рита с Лили-Энн.
— Ты не хотел бы помочь ей срыгнуть, Декстер? — спросила она с улыбкой Мадонны — Мадонны, изображаемой на картинах, а вовсе не той, которая носит затейливые бюстгальтеры.
— Ничего так не хотел бы, — ответил я. И как ни странно, я говорил правду. Я повесил на плечо маленькое полотенце и взял на руки Лили-Энн лицом к нему. И почему-то не было ничего ужасного в том, что она издала несколько тихих звуков и на полотенце вытекло немного молока. Я мысленно поздравлял ее с каждой отрыжкой, пока наконец она не успокоилась. Тогда я повернул ее лицом к себе и начал осторожно укачивать, прижав к груди.
В таком виде меня и застал Брайан, когда около девяти привез Коди и Эстор. Строго говоря, это оказалось немного слишком, поскольку в девять им полагалось ложиться, а теперь они не могли добраться до кроватей, не опоздав как минимум на пятнадцать минут. Но Риту это почему-то не беспокоило, и было видно, что дети хорошо провели вечер. Я не стал возмущаться, не желая показаться неблагодарным. Даже Коди улыбался, а я мысленно сделал себе заметку о необходимости выяснить, в какой китайский ресторан Брайан водил его, чтобы добиться такой реакции.
С Лили-Энн на руках я был ограничен в свободе действий, но пока Рита контролировала бурную деятельность детей, надевавших пижамы и чистивших зубы, смог обменяться парой дружеских фраз с братом.
— Они выглядят так, будто хорошо провели время.
— О да, — ответил он со своей жуткой искусственной улыбкой, — они оба — замечательные дети.
— Они ели спринг-роллы? — спросил я, и лицо Брайана стало озадаченным.
— Спринг? О, они попробовали все, что я им предложил, — сообщил он с такой неприкрытой радостью, что мне стало совершенно ясно: мы говорим не о еде.
— Брайан… — начал я, но меня прервало появление Риты.
— О, Брайан, — сказала она, забирая у меня Лили-Энн, — не представляю, что ты сделал, но дети действительно замечательно провели время с тобой. Я никогда их такими не видела.
— Это было удовольствием и для меня, — заверил он, и по моей спине пробежал ледяной холод.
— Не посидишь с нами несколько минут? — пригласила его Рита. — Я сварю кофе, или бокал вина…
— О нет, — сказал он, — спасибо, миссис, но мне действительно нужно идти. Верите или нет, но у меня назначена встреча сегодня.
— О! — воскликнула Рита, виновато краснея. — Я надеюсь, ты не… Я имею в виду, с детьми, когда тебе нужно… Не надо было…
— Все в порядке, — ответил Брайан так, будто фраза Риты имела смысл, — у меня достаточно времени. Но, как ни прискорбно, я вынужден откланяться.
— Хорошо, — успокоилась Рита. — Если ты уверен, что… И я не могу высказать, какя тебе благодарна, потому что…
— Мама! — позвала ее Эстор из дальнего конца холла.
— Ой… Извини, но… Спасибо тебе большое, Брайан. — И она поцеловала его в щеку.
— Не за что. Я был очень рад помочь, — произнес Брайан.
Рита улыбнулась и поспешила к детям.
Брайан и я посмотрели друг на друга. Я очень многое хотел ему высказать, но все это было слишком неопределенным, чтобы начинать разговор.
— Брайан, — снова начал я и опять не смог продолжить.
Он улыбнулся своей жуткой фальшивой улыбкой.
— Я знаю, но меня действительно ждут. — Он открыл дверь и обернулся ко мне. — Они действительно исключительные дети. Спокойной ночи, братец.
Он вышел и скрылся в ночи, оставив мне воспоминание о его жуткой улыбке и неприятное чувство, словно происходит нечто очень неправильное.

Глава 15
Это была хорошая драка, как всегда в таких случаях, и продолжалась бы она намного дольше, если бы не вмешательство агента ДЗНФ. Его фамилия Чемберс, и я много слышал о нем. Он буквально встал между Деборой и другим детективом — крупным мужчиной по фамилии Беррис, — положив одну руку ему на грудь, а вторую он вежливо держал в воздухе перед Деборой.
— Хватит, — сказал Чемберс.
Беррис заткнулся сразу же. Я видел, как Дебора набрала воздуха в грудь, чтобы ответить, но Чемберс посмотрел ей в глаза. Она ответила на его взгляд и предпочла смолчать.
Впечатление оказалось сильным, я отошел подальше, откуда открывался лучший вид на Чемберса: наголо выбритая голова, невысокий рост. Но когда он повернулся и я увидел его лицо, даже без предупреждения от Пассажира понял, почему Деб прикусила язык. У него были глаза стрелка, такие, как у представителей закона с Дикого Запада на старых фотографиях. Смотреть в них — все равно что заглядывать в два холодных пистолетных ствола. С обладателями таких глаз не спорят.
— Слушайте, — начал он, — мы хотим раскрыть это дело, а не устраивать из-за него драку — Беррис кивнул, Дебора промолчала. — Дайте экспертам закончить работу и идентифицировать жертву. Если анализы покажут, что девушка ваша, — сказал он, глядя на Деб, — это ваше дело. Если нет, — он повернул голову к Беррису, — оно ваше. Наслаждайтесь. До этого момента, — он посмотрел Деборе в глаза, и, к ее чести, она выдержала взгляд, — вы ведете себя тихо и не мешаете Беррису работать. Хорошо?
— Мне нужен доступ, — мрачно произнесла она.
— Доступ, — сказал Чемберс, — не контроль.
Деб посмотрела на Берриса, тот пожал плечами и отвел взгляд.
— Хорошо, — согласился он.
Таким образом битва при Эверглейдс завершилась счастливо для всех, кроме, разумеется, Деятельного Декстера, поскольку «доступ» Деб поняла как возможность ходить за мной хвостом и засыпать меня вопросами. Несмотря на почти полное окончание работы, появление тени не облегчило мою жизнь. Особенно такой агрессивной тени, как Дебора, постоянно готовой наградить меня одним из своих весьма болезненных тычков в предплечье, если мой ответ ее почему-то не устраивал. Рассказывая ей все, что я заметил, и делясь своими предположениями, я разбрызгивал реактив в поисках следов крови на последних оставшихся необследованными участках. Этот спрей мог сделать видимыми самые крошечные капельки, даже намек на присутствие крови, и при этом не повредить ДНК образца.
— Что там? — требовательно спросила Дебора. — Что ты нашел?
— Ничего, — ответил я. — А ты стоишь на отпечатке ноги.
Она виновато отступила в сторону, и я полез в сумку за фотоаппаратом. Достав его, я поднялся и, повернувшись, врезался прямо в Дебору.
— Деб, прошу тебя, я действительно не могу работать, когда ты ходишь за мной хвостом.
— Ладно, — согласилась она со мной и медленно отошла на другую сторону костровой ямы.
Я как раз делал последний снимок основного пятна крови, когда услышал, что Дебора зовет меня.
— Деке, — крикнула она, — иди сюда и неси свой спрей.
Я посмотрел в ее сторону. Рядом с ней на коленях стоял Винс Мацуока и собирал какие-то образцы. Я схватил свой реактив и присоединился к ним.
— Побрызгай здесь, — сказала Дебора, и Винс покачал головой.
— Это не кровь, — возразил он, — не тот цвет.
Я взглянул на то, что он рассматривал. На земле, там, где начиналась буйная растительность, была вмятина, как будто здесь стояло нечто тяжелое. Листья завяли, словно от высокой температуры, и на них, как и на земле, виднелись небольшие коричневые пятна.
— Брызгай, — повторила Дебора.
Я посмотрел на Винса, он пожал плечами:
— У меня уже есть чистый образец. Но это не кровь.
— Ладно, — сказал я и брызнул немного реактива на один из кустов.
Почти сразу же мы увидели слабое голубоватое свечение.
— Не кровь? — ядовито усмехнулась Дебора. — Тогда что это за хрень?
— Черт, — пробормотал Винс.
— В этом не так уж много крови, — сказал я. — Свечение очень слабое.
— Но в этом есть кровь? — строго спросила Дебора.
— Ну да, есть, — подтвердил я.
— Значит, это какая-то непонятная хрень, в которой есть кровь?
Я взглянул на Винса.
— Ну да, — согласился он, — похоже на то.
Дебора кивнула и посмотрела по сторонам.
— Итак, у вас вечеринка, — сказала она и, ткнув пальцем в сторону костровой ямы, продолжила: — И вон там у вас лежит жертва. А здесь, с другой стороны веселья, у вас находится «это». — Она зло посмотрела на Винса. — И в «этом» есть кровь. — Она повернулась ко мне. — И что же «это»?
Мне не стоило удивляться тому, что «это» неожиданно стало моей проблемой, но я тем не менее удивился.
— Деб, полегче, — сказал я.
— Полегче? — возмутилась она. — Не сейчас. Мне нужно одно из твоих фирменных Предсказаний. Немедленно.
— Предсказаний? — переспросил Винс. — Я знаю одну гадалку, она предсказывает судьбу по картам.
— Заткнись, красотка, — бросила ему Деб. — Ну так что, Декстер?
Отступать было некуда; закрыв глаза, я сделал глубокий вдох и прислушался.
Почти сразу же я получил ответ от Пассажира, пребывавшего в очень веселом настроении.
— Чаша для пунша, — сказал я, резко открыв глаза.
— Что? — переспросила Дебора.
— Это чаша с пуншем, — повторил я, — для вечеринки.
— Пунш с человеческой кровью? — уточнила Дебора еще раз.
— Пунш? — Винс не верил своим ушам. — Деке, твою мать, ты чертов псих.
— Спокойно, — сказал я с невинным видом, — я его не пил.
— Ты съехал с катушек, — присоединилась к обсуждению Дебора.
— Деб, слушай, — продолжил я, — вдалеке от костра на земле след. — Я опустился на колени рядом с Винсом и указал ей на вмятину в грязи. — Здесь стоял какой-то тяжелый предмет, из которого что-то выплескивалось, и вокруг него масса следов. Ты можешь не называть его пуншем, если тебя это нервирует, но определенно какой-то напиток.
Дебора уставилась на показанную мной вмятину, перевела взгляд на костер на другой стороне поляны и потом опять на землю у себя под ногами. Она медленно покачала головой, села на корточки рядом со мной и сказала:
— Чаша для пунша. Твою мать.
— Ты чертов псих, — повторил Винс.
— Ага, — сказала Деб, — но, думаю, он прав. — Она поднялась на ноги. — Спорю на дюжину пончиков, что ты найдешь в этой дряни следы наркотиков, — произнесла она с заметной ноткой удовлетворения в голосе.
— Я проверю, — ответил Винс. — Я знаю хороший тест на экстази. — Он посмотрел на нее своим жутким призывным взглядом и добавил: — Не хочешь провести анализ на экстази со мной?
— Нет, спасибо, — ответила она. — У тебя для этого карандаш коротковат. — Она отвернулась и пошла прочь, прежде чем он смог ответить ей чем-нибудь из своего арсенала плохих шуток. Я последовал за ней. Всего через три шага я понял: с ней что-то очень не так, — и, осознав это, остановился как вкопанный, взял ее за плечи и развернул к себе.
— Деб, — сказал я, удивленно глядя на сестру, — ты улыбаешься.
— Ага, — ответила она, — мы сейчас доказали, что это мое дело.
— В каком смысле?
Она ткнула меня в предплечье. Возможно, она сделала это от радости, но мне все равно было больно.
— Не будь идиотом. Кто у нас пьет кровь?
— Больно, — сказал я. — Бела Лугоши?[10]
— Да, он. И все остальные вампиры вслед за ним. Тебе произнести слово «вампир» по буквам?
— И что… Ой!
— Да, ой, — передразнила она. — У нас есть парень, косящий под вампира, — Бобби Акоста. А теперь мы нашли следы целой вампирской, мать ее, вечеринки. По-твоему, это совпадение?
По-моему, это не было совпадением, но моя рука болела слишком сильно, чтобы я мог вот так сразу согласиться с Деборой.
— Посмотрим.
— И увидим, — торжествовала она. — Забирай свои вещи, я подвезу тебя до участка.
Когда мы вернулись к цивилизации, совершенно определенно наступило время ленча, но никакие намеки на Деб не действовали и мы доехали до участка без остановок, несмотря на то что шоссе 41 пересекается с Калле-Очо[11] и мы могли заехать в любой из множества отличных кубинских ресторанов. Даже мысль о них заставляла мой желудок урчать, и мне казалось, будто я чувствую запах платанос[12], жарящихся на сковородке. Но для Деборы колеса правосудия уже завертелись, неумолимо прокладывая путь к обвинительному приговору, который сделает мир более безопасным, а это значило: бедняга Декстер должен пожертвовать своим обедом на благо общества.
Таким образом, тяжкий путь обратно к лабораториям криминалистики проделал очень голодный Декстер. И каждый его шаг был отравлен требованиями сестры как можно скорее установить личность девушки, погибшей в Эверглейдс. Я достал свои образцы, сел в кресло и задумался в поисках ответа на животрепещущий вопрос: стоит ли мне вернуться на Калле-Очо или лучше просто пойти в кафе «Релампаго», которое куда ближе и где предлагались отличные сандвичи.
Как все жизненно важные вопросы, этот не имел простого решения, и я долго размышлял, взвешивая все варианты. Что лучше: поесть быстро или хорошо? Если я выберу быстрое удовлетворение желаний, не будет ли это свидетельствовать о моей слабой воле? И почему именно кубинская кухня? Почему, к примеру, не барбекю?
В этот момент мне в голову пришла мысль, которая заставила растерять большую часть аппетита. Из девушки в Эверглейдс сделали барбекю, и почему-то меня очень беспокоил этот факт. Я не мог избавиться от картин, которые рисовало мое воображение: бедная девушка, связанная и медленно истекающая кровью, разгорающееся все выше пламя, завывающая толпа и шеф-повар, поливающий ее соусом. Я почти ощутил запах жарящейся плоти, что заставило все мысли о гора vieja[13] покинуть мою голову.
Неужели именно такой теперь должна стать моя жизнь? Как я смогу делать мою работу, если буду испытывать сочувствие к жертвам, которых вижу каждый день? Хуже того, как я смогу выполнять мою работу, которая встает между мной и моим обедом?
Мои дела были чертовски плохи, и на несколько минут я предался жалости к себе любимому. Декстер в депрессии — абсурдное зрелище. Я, отправивший на тот свет несколько дюжин, заслуживавших этого, Оплакивал гибель одной ничего не значащей девочки только потому, что убивший ее не дал мясу пропасть понапрасну.
Нелепость. И все-таки мощная машина по имени Декстер требовала хоть какого-нибудь топлива. Я убрал подальше печальные мысли и зашагал по коридору к торговым автоматам. Скудный выбор закусок, обнаруженный за стеклом, меня не порадовал. В больнице «сникерс» казался манной небесной. Здесь он выглядел Божьей карой. Ничто другое также не привлекло мое внимание и не пообещало наслаждения. Несмотря на яркие обертки и развеселые слоганы, все это — упаковки, наполненные консервантами и химическими красителями, пахнущие ароматизаторами, идентичными натуральным и вызывающими аппетит не больше, чем набор юного химика.
Но меня звал долг и надо было хоть что-нибудь съесть, чтобы работать с достаточной эффективностью. Я выбрал самое безобидное из всего ассортимента — крекеры с начинкой из неизвестной субстанции, притворяющейся арахисовым маслом. Я скормил автомату деньги и нажал на кнопку Упаковка выпала, и, наклонившись за ней, я почувствовал, как небольшое существо в глубоком подвале замка Декстера открыло дверь и выглянуло наружу. Я на секунду застыл, не разгибаясь, и прислушался. Однако не услышал ничего, только хлопал на ветру крошечный флаг, предупреждавший меня, что все обстоит не так, как хотелось бы. Я медленно и осторожно выпрямился и обернулся.
Позади не было совершенно ничего: ни маньяка с ножом, ни грузовика с отказавшими тормозами, мчащегося прямо на меня, ни гиганта в тюрбане, размахивающего кинжалом, — ничего. Тем не менее голосок, шептавший предупреждения, не умолкал.
Судя по всему, Пассажир играл со мной. Вероятно, он был раздражен моим отказом кормить и развлекать его.
— Заткнись, пожалуйста, — попросил я его, — оставь меня в покое.
Он продолжал ухмыляться, но я не обращал на него внимания и шел своей дорогой.
Но стоило мне выйти в коридор, как я наткнулся на сержанта Доукса. Вернее, большую его часть.
Доукс всегда ненавидел меня. Еще до того, как сумасшедший врач отрезал ему кисти рук, ступни и язык. Я не смог его вовремя вытащить, но, хочу сказать, я действительно пытался, однако обстоятельства сложились не в мою пользу и прямым следствием этого оказалась потеря Доуксом нескольких очень ценных частей тела. И все же он ненавидел меня и до этого. Доукс был единственным полицейским из всех, кого я встречал, подозревавшим, кто я на самом деле. Я не давал ему повода, у него не имелось против меня никаких улик, но каким-то образом он просто это знал.
И вот он стоял здесь на своих протезах и сверлил меня взглядом, в котором чувствовался яд тысячи кобр. На секунду я пожалел, что сумасшедший врач не вырезал ему и глаза, но быстро осознал, какая это недобрая, неподходящая мысль для нового человечного Декстера, и прогнал ее, а вместо этого дружелюбно ему улыбнулся:
— Сержант Доукс, приятно видеть вас в добром здравии.
Доукс никак не отреагировал на мое приветствие, и только продолжал смотреть на меня, а я перевел взгляд на отливающие серебром металлические клешни, заменявшие ему руки. У него не было при себе коробки размером с ноутбук, при помощи которой он говорил. Вероятно, он хотел оставить свободными обе клешни, чтобы оказалось удобнее душить меня, или скорее всего тоже хотел купить что-нибудь в торговом автомате. А поскольку язык у него отсутствовал, его попытки заговорить без синтезатора речи стали бы весьма печальным зрелищем, сопровождавшимся потоком нечленораздельных звуков. Он, вероятно, не хотел выглядеть глупо и просто злобно смотрел, пока наконец предчувствие встречи с привидением меня не покинуло.
— Ну ладно, — сказал я, — было очень приятно поговорить с вами. Желаю хорошо провести день. — И я направился обратно в свою лабораторию, оглянувшись на Доукса всего один раз: он продолжал сверлить мою спину убийственным взглядом.
«Я же предупреждал», — злорадно прошептал Пассажир, но я просто помахал Доуксу и продолжил путь в лабораторию.
Когда Винс и все остальные вернулись, у меня во рту все еще оставался неприятный привкус крекеров.
— Офигеть, — сказал Винс, заходя в кабинет и кидая на пол свою сумку, — кажется, я сгорел на солнце.
— Что у тебя было на обед? — поинтересовался я.
— Один из копов съездил в «Бургер кинг», — удивленно ответил он. — А что?
— И ты не потерял аппетит при мысли, что там зажарили и съели ту девушку?
Винс выглядел еще более удивленным.
— Нет, — сказал он, медленно покачав головой. — Я съел двойной воппер с сыром и жареную картошку. С тобой все в порядке?
— Да, просто хочу есть, — ответил я, и он удивленно посмотрел на меня. Но вместо того чтобы сидеть и продолжать игру в гляделки, я вернулся на свое место и занялся работой.

Глава 17
Что мне нравится в моей работе, так это разнообразие дел, которыми мне приходится заниматься. Иногда я работаю со сложным и дорогим оборудованием и провожу анализ образцов в соответствии с последним словом науки, а иногда просто таращусь целыми днями в микроскоп. Если не меняется род деятельности, меняется окружающая обстановка, когда я выезжаю на место преступления. Конечно, преступления тоже бывают весьма разнообразными, начиная от банально зарезанных жен и заканчивая действительно интересно выполненными потрошениями.
Но за всю свою богатую событиями карьеру мне никогда не приходилось использовать свою научную подготовку и острый ум для того, чтобы помочь моей перепуганной сестре подготовиться к пресс-конференции. И должен сказать, до сих пор мне действительно везло, поскольку если бы я получал такие задания регулярно, то, вероятно, подумал бы о том, чтобы распрощаться с криминалистикой и подыскать себе работу учителя физкультуры в средней школе.
Дебора затащила меня в свой кабинет, покрывшись при этом очень портившим ее холодным потом. Она села, встала, походила взад и вперед, опять села и начала заламывать руки. А для повышения и без того зашкаливающего коэффициента раздражения, она принялась повторять словосочетание «твою мать» на разные лады, пока я не заподозрил, что она окончательно утратила способность к осмысленной речи.
— Деб, — наконец сказал я, — если это все, что ты желаешь сообщить прессе, капитан очень расстроится.
— Твою мать, — повторила она. И я задался вопросом, не стоит ли отвесить ей пощечину. — Декстер, ну что мне говорить?
— Все, что угодно. Только не «твою мать», — ответил я.
Она встала и подошла к окну, все еще заламывая руки.
Каждая девочка когда-нибудь в жизни хотела стать актрисой, или танцовщицей, или еще каким-то образом выступать перед публикой. Каждая, но не Дебора. Все, чего она когда-либо хотела от жизни, даже в нежном возрасте, — это значок и пистолет. При помощи тяжкого труда, въедливого разума и весьма болезненных тычков в предплечье она добилась своей цели. И вдруг обнаружилось, что, для того чтобы удержаться, ей нужно сделаться актрисой. Слово «ирония», возможно, прозвучит банально, но ситуация вызывала как минимум кривую усмешку.
Помимо прочего, от новой, человечной натуры Декстера, возникшей благодаря появлению на свет Лили-Энн, требовалось проявить себя, поскольку без моей помощи Дебора способна доказать всем только то, что спонтанное возгорание действительно возможно. Когда мне надоело наблюдать за ее страданиями, я встал со своего ветхого старого стула, подошел к ней и сказал:
— Деб, это так просто, что получается даже у капитана Мэттьюза.
Кажется, она опять чуть не сказала «твою мать», но вовремя спохватилась и только закусила губу.
— Я не могу, — проговорила она. — Все эти люди… И журналисты… И камеры. Я просто не могу, Декстер.
Было приятно видеть, что она пришла в себя настолько, чтобы видеть разницу между людьми и журналистами, но мне определенно еще было над чем поработать.
— Ты можешь это, Дебора, — твердо сказал я. — И это окажется гораздо проще, чем ты сейчас думаешь. Вполне вероятно, тебе даже понравится.
Она заскрипела зубами, и, уверен, ткнула бы меня в руку, если бы ее мысли не были заняты другим.
— Можешь продолжать дышать, — разрешила она мне.
— Это просто, — повторил я. — Мы напишем небольшой текст, и все, что тебе нужно будет сделать, — это прочитать его вслух. Как будто ты защищаешь работу в школе.
— Я всегда проваливалась на защитах, — буркнула она.
— Тогда я тебе не помогал, — сказал я с куда большей уверенностью, чем ощущал на самом деле. — Так что давай, мы сейчас сядем и все напишем.
Она заскрипела зубами и сжала ладони еще на несколько секунд, в течение которых казалось, будто она собирается выпрыгнуть из окна. Но поскольку это был всего лишь третий этаж, да и окна не открывались, она отвернулась и тяжело опустилась в кресло.
— Хорошо, — проговорила она сквозь стиснутые зубы, — давай.
Есть небольшой набор полицейских клише, которых обычно достаточно, чтобы информировать прессу о чем угодно. Именно по этой причине такой говорящий костюм, как капитан Мэттьюз, сумел достичь успеха и получить свое звание. И все это благодаря способности запомнить штампы и, стоя перед камерой, выдать их в правильном порядке. Это даже нельзя назвать навыком, тут требовалось не больше таланта, чем для простейшего карточного фокуса.
Тем не менее у Деборы не было и этой малости. И пытаться донести до нее, как все это делается, было сложнее, чем объяснить слепому, что такое радуга. Это был отвратительный опыт, и к началу конференции я оказался таким же взмокшим и вымотанным, как и моя сестра. Когда мы увидели комнату, до отказа наполненную истекающими слюной хищниками, никому из нас не стало легче. На секунду Дебора замерла на месте с занесенной для следующего шага ногой. Тут как будто кто-то щелкнул переключателем — все репортеры повернулись к ней и, как обычно, начали выкрикивать вопросы, раздался треск фотоаппаратов. Увидев хмурую Дебору со стиснутыми зубами, я набрал в грудь побольше воздуха.
«Она справится», — подумал я, с некоторой долей гордости за свою работу наблюдая за сестрой, поднимающейся на кафедру.
Разумеется, моя гордость растаяла, как только Дебора открыла рот, и в течение пятнадцати минут я наблюдал самый жалкий спектакль, какой приходилось когда-либо видеть. Было неприятно смотреть на выступление Деборы перед полной комнатой полицейских. Но зрелище Деборы, пытающейся сделать заявление на пресс-конференции, стало настолько мучительной пыткой, что, уверен, парни в черных капюшонах, работавшие в свое время на инквизицию, вздрогнули бы и отказались принимать в этом участие. Дебора запиналась, заикалась, заливалась холодным потом и хромала от одной аккуратно сформулированной фразы к другой, будто признавалась в изнасиловании ребенка. Когда она наконец закончила заявление, над которым я так долго работал, в комнате наступила тишина, длившаяся несколько секунд. А затем репортеры набросились на Дебору с жестокостью почуявших кровь пираний. Все, что происходило до этого, показалось милой детской игрой по сравнению с их яростной атакой. И я видел, как Дебора аккуратно оборачивает вокруг шеи метафорическую веревку и висит между небом и землей, качаясь на ветру, пока не пришло спасение в лице капитана Мэттьюза. Достаточно настрадавшись за время пресс-конференции, он вышел вперед и сказал:
— Больше никаких вопросов. — Он не то чтобы сбросил Дебору с кафедры, но стало очевидно, как ему хотелось именно этого.
Капитан одарил яростную толпу тяжелым взглядом, и показалось, будто ему удалось подчинить ее силе своего мужественного облика. Репортеры действительно немного успокоились.
— Итак, — сказал он после небольшой паузы, — члены семьи, — он прикрыл рот кулаком и прокашлялся, заставив меня задуматься, не заразился ли он от Деборы, — мистер и миссис Альдовар хотели бы сделать краткое заявление. — Он кивнул и сделал приглашающее движение рукой.
Выглядевший совершенно потерянным мистер Альдовар подвел свою жену к микрофону. Она казалась истощенной и постаревшей на несколько лет, но, представ перед толпой, взяла себя в руки, оттолкнула поддерживающую руку мужа и достала лист бумаги. Невероятно, но в этот момент умолкли даже журналисты.
— Я хотела бы обратиться к человеку или людям, которые забрали нашу девочку. — Она остановилась и, последовав общему примеру, откашлялась. — Нашу Саманту. У нас не так уж много денег, но все, что у нас есть, и то, что мы сможем достать, — ваше. Только, пожалуйста, не причиняйте вреда нашей девочке, пожалуйста. Только… — Больше она ничего не смогла выговорить. Она закрыла лицо руками, и листок упал на землю. Мистер Альдовар обнял ее и посмотрел на толпу так, будто все они знали, где Саманта, но отказывались говорить.
— Она хорошая девочка, — зло сказал он. — Нет никакой причины… Пожалуйста, — продолжил он более мягким тоном, — пожалуйста, отпустите ее. Что бы вам ни было нужно, отпустите ее. — Его лицо исказилось, и он отвернулся.
Капитан Мэттьюз вышел вперед и одарил аудиторию еще одним суровым взглядом.
— Итак, — сказал он, — у всех у вас есть фотография этой девочки — Саманты. Мы просим помочь нам распространить ее, и если люди, то есть граждане, увидят ее, пусть позвонят на нашу «горячую линию». У вас есть этот номер.
И давайте распространять фотографию и номер, чтобы вернуть девушку. Живой.
Он окинул собравшихся лучшим из своих взглядов — уверенным и мужественным, прямо в объективы фотоаппаратов. После чего произнес:
— Благодарю вас за помощь. — Постояв за кафедрой еще немного, чтобы фотографы могли сделать еще по одному снимку его мужественного лица, на котором было написано умение приказывать, он произнес: — Это все. — И отошел.
Вполне предсказуемо комната тут же наполнилась хаосом громких голосов. Мэттьюз махнул рукой и обернулся, чтобы сказать что-нибудь утешительное Альдоварам. Все действительно закончилось. Я протолкался сквозь толпу к Деборе, получив и раздав по дороге несколько чувствительных тычков в ребра. Она стояла в стороне, сжимая и разжимая кулаки. Ее лицо уже не казалось таким бледным, но вид у нее все еще был встрепанный, как будто ее только что разбудили и ей снились кошмары.
— Если мне придется делать это еще раз, — сказала она сквозь зубы, — я сдам свой чертов значок.
— Если ты еще раз попытаешься это сделать, — ответил я, — Мэттьюз заберет его у тебя сам.
— О, черт. Все было настолько плохо?
— Не настолько, — заверил я ее, — а еще хуже.
Думаю, мое мрачное состояние не позволило мне предсказать ближайшее будущее, и Деб наградила меня сильным тычком в руку. С одной стороны, я обрадовался, увидев, что она немного отошла после испытания. С другой — это было зверски больно.
— Спасибо за поддержку, — сказала она. — Давай выбираться отсюда. — Она развернулась и начала сердито проталкиваться сквозь толпу. Я последовал за ней, потирая руку.
Странные существа эти журналисты. Они должны быть невероятно высокого мнения о себе, чтобы оставаться способными делать свою работу, и, вероятно, те, кто видел, каким печальным зрелищем было выступление Деборы, оказались особенно самоуверенными. Судя по всему, они действительно были убеждены, что, если сунуть ей в нос микрофон и выкрикнуть вопрос, она немедленно сдастся под натиском их белоснежной улыбки и выдаст ответ. К великому сожалению для их самооценки, Дебора, несмотря ни на какие препятствия, продолжала продвигаться вперед, отбивая все, чем они пытались преградить ей путь, и отталкивая тех, у кого хватало наглости встать у нее на дороге. И тем не менее репортеры, которые ясно видели, как она обходилась с их коллегами, были настолько самонадеянны, что пытались проделать то же самое и очень удивлялись полученному результату.
Поскольку я следовал за Деборой, некоторые из журналистов заинтересованно посматривали на меня, но моя годами отрабатывавшаяся маскировка была слишком хороша, чтобы они могли пробиться сквозь нее. Поэтому пресса сочла меня тем, чем я и хотел казаться — совершенным ничтожеством, у которого нет ответа ни на один из интересующих их вопросов. Таким образом, относительно не пострадав, если не считать тычка Деборы в руку, я выбрался с пресс-конференции и дошел, вслед за моей сестрой, до штаба оперативной группы на третьем этаже.
Где-то по дороге к нам присоединился Дик, который просочился за нами в дверь и встал там, прислонившись к стене. Кто-то успел включить кофеварку, и Дебора налила себе кофе в пластиковый стаканчик. Она отхлебнула немного и поморщилась.
— Это еще хуже, чем гадость из автомата.
— Мы могли бы сходить позавтракать, — предложил я с надеждой.
Деб поставила стаканчик на стол и села.
— У нас слишком много работы. Сколько сейчас времени?
— Восемь сорок пять, — отозвался Дик, и Дебора кисло посмотрела на него, будто это время ее не устраивало. — Что такого? — спросил он. — Столько и есть.
Дверь распахнулась, и вошел детектив Худ.
— Я так хорош, что сам себя боюсь, — сказал он, с важным видом подходя к нам и падая на стул около Деборы.
— Напугай и меня, Ричард, — ответила Дебора. — Что там у тебя?
Худ вытащил из кармана лист бумаги и развернул его.
— В рекордные сроки, — доложил он, — синий «порше» 2009 года с поднимающимся верхом, владелец — Тайлер Спанос. — Он щелкнул пальцем по листку. — Парень, который держит мастерскую, мне задолжал. Я отпустил его в прошлом году. Это стало бы его третьей ходкой, так что сейчас он решил меня отблагодарить. — Он еще раз щелкнул по бумажке. — Машина в мастерской по покраске в Опа-Лока. Я отправил туда патрульную машину, и они задержали ребят, которые ее перекрашивали, — два парня с Гаити. Разве я не молодец?
— Езжай к ним, — сказала Дебора, — я хочу знать, кто продал им машину, и мне все равно, какими способами ты это выяснишь.
Худ плотоядно улыбнулся.
— Офигеть, — сказал он. — Иногда я люблю свою работу. — С неожиданной легкостью он выскользнул из кресла и вышел, насвистывая «И восходит солнце» «Битлз».
Когда дверь за ним закрылась, Дебора сказала:
— Наша первая находка. И она у нас — по милости этого идиота.
— Находка? Ну не знаю, — отозвался Дик. — Там уже, наверное, никаких отпечатков или чего-то такого.
Деб посмотрела на него так, что я бы на его месте немедленно забился под стол.
— Кто-то оказался дураком, Дик, — заметила она, выделив слово «дураком». — Им надо было бы утопить где-нибудь машину, но они решили срубить денег и продали ее. А когда мы найдем, кто именно ее продал…
— Мы найдем девушку, — закончил Дик.
Дебора посмотрела на него чуть ли не с умилением.
— Правильно, Дик, — сказала она, — мы найдем девушку.
— Ну ладно, — закончил он.
Дверь опять распахнулась, и вошел детектив Альварес.
— Тебе это понравится, — сказал он, и Дебора уставилась на него.
— Ты нашел Бобби Акосту?
Альварес отрицательно покачал головой.
— С тобой хочет поговорить семья Спанос.

Глава 19
Когда я вошел в лабораторию, Винс Мацуока уже развил бурную деятельность.
— Эй, — поприветствовал он меня, — я провел свой анализ на экстази. С образцом той дряни из Эверглейдс.
— Прекрасно, — ответил я, — именно это я и хотел тебе предложить.
— В общем он положительный, но там явно есть еще что-то. И много. — Он пожал плечами и беспомощно опустил руки. — Оно органического происхождения, но это все, что я могу сказать.
— Не бойся, настойчивость поможет нам в поисках, топ frére[14].
— Это французский? — спросил он. — Опять? Ты долго собираешься строить из себя француза?
— Пока сюда не доберутся пончики, — ответил я с надеждой.
— Они сегодня никуда не собирались, так что zoot alours, — сказал Винс, вероятно не подозревая, что сказанное не имело смысла ни на каком языке, не говоря уж о французском. Но в мои обязанности не входило поучать его, поэтому я оставил без внимания его замечание и мы вернулись к работе над образцом каннибальского пунша.
К обеду мы провели все анализы, которые позволяло оборудование нашей маленькой лаборатории, и выяснили пару бесполезных вещей. Во-первых, основой для напитка послужил один из популярных энергетиков. Во-вторых, жидкость действительно содержала кровь, и, несмотря на ее маленький объем и сильное повреждение образца, с некоторой долей вероятности можно сказать, что кровь принадлежала нескольким людям. Однако последний ингредиент — неопознанная органическая субстанция — так и остался загадочным.
— Ладно, — сказал я, — давай сделаем по-другому.
— Как? — отозвался Винс. — Попробуем вызвать духов?
— Примерно. Как насчет метода индукции?
— Ладно, Шерлок, — ответил он, — в любом случае это интереснее, чем работать на хроматографе.
— Есть себе подобных противоестественно, — проговорил я, пытаясь заставить себя думать как участник вечеринки, но Винс помешал мне войти в транс.
— Что? — спросил он. — Ты шутишь? Ты что, не учил историю в школе? Каннибализм — это самая что ни на есть естественная вещь.
— Не в двадцать первом веке и не в Майами, — не согласился я. — Что бы по этому поводу ни писали в «Инквайер».
— И тем не менее это вопрос культуры.
— Разумеется. И у нас есть очень сильный культурный запрет на поедание себе подобных, который им нужно было как-то преодолеть.
— Ну. Они уже пьют кровь, и перейти к следующему этапу им вряд ли так уж трудно.
— Итак, мы имеем толпу, — продолжал я, пытаясь заткнуть Винса и представить себе картину в деталях. — И эта толпа накачана энергетическим напитком, экстази и совершенно ошалела от зрелища. Кроме того, вероятно, играет какая-нибудь вводящая в транс музыка… — Я остановился, услышав себя.
— Что? — переспросил Винс.
— Вводящая в транс. Чего не хватает, так это средства ввести толпу в состояние восприимчивости. Того, что в сочетании с музыкой и всем остальным поможет преодолеть им все культурные запреты.
— Марихуана, — предложил Винс, — меня всегда после нее пробивает на хавчик.
— Вот дерьмо, — сказал я, кое-что вспомнив.
— Нет, от дерьма такого не будет. Да и на вкус оно не очень.
— Не хочу даже думать о том, откуда ты знаешь его вкус, — перебил я Винса. — Где та книжка с бюллетенями Агентства по борьбе с наркотиками?
Я нашел ее, это была большая тетрадь на стальных кольцах, в которую мы собирали интересную информацию, присланную агентством. Полистав ее несколько минут, я добрался до нужной страницы.
— Вот оно!
Винс посмотрел на строчку, которую я указывал.
— Salvia divinorum[15], — произнес он. — Ты уверен?
— Уверен, — ответил я, — если говорить с позиций чистой индуктивной логики.
Винс задумчиво кивнул.
— Может, тебе следовало сказать «элементарно!»?
— Это относительно новая штука, — сказал я Деборе.
Она сидела за своим столом в штабе оперативной группы, а Винс, Дик и я стояли позади нее. Я наклонился и постучал пальцем по странице.
— В графстве Дейд сальвия объявлена вне закона только пару лет назад.
— Я знаю, что за хрень эта сальвия, — огрызнулась она, — и никогда не слышала, чтобы она имела какой-то другой эффект, помимо того, что лишала людей способности соображать минут на пять.
Я кивнул:
— Именно. Но мы не знаем, что она может делать в больших дозах и особенно в смеси со всем прочим.
— Насколько нам известно, — добавил Винс, — она ничего не делает. Может быть, кто-то просто решил для крутизны подмешать ее.
Дебора пристально посмотрела на Винса.
— Ты хоть примерно представляешь, какой фигней это звучит?
— Один парень в Сиракьюзе курил ее, — встрял Дик. — Так он попытался смыть себя. — Он заметил, что мы удивленно уставились на него, и пожал плечами. — Ну, в унитаз.
— Если бы я жила в Сиракьюзе, я бы тоже себя смыла, — заметила Дебора.
Дик поднял обе руки, пытаясь дать понять, что мы можем реагировать как угодно, но он сделал все от него зависящее.
— Эмм… — сказал я в мужественной попытке вернуть нас к теме обсуждения, — смысл не в том, зачем они использовали сальвию, а в том, что ее все-таки использовали. Принимая во внимание размер толпы, они использовали прорву сальвии. И, вероятно, не один раз. А если кто-то закупает ее в таких количествах…
— Мы легко найдем дилера, — напомнил о себе Дик.
— Я в состоянии догадаться, — злобно ответила Дебора. — Дик, иди в отдел нравов и возьми у сержанта Файна список дилеров, торгующих сальвией.
— Уже иду, — ответил Дик и подмигнул мне. — Иногда надо проявлять инициативу, да? — Он наставил на меня палец и сделал вид, что нажимает на курок. — Бум, — произнес он с улыбкой и поплелся к двери, где едва не налетел на Худа.
Тот увернулся и подошел к нашей небольшой компании, широко и малопривлекательно ухмыляясь.
— Ты стоишь лицом к лицу с великим человеком, — сказал он Деб.
— Я стою лицом к лицу с двумя задротами и одним недоумком, — ответила она.
— Мы не задроты, — возмутился Винс, — мы в худшем случае ботаники.
— Сейчас оценишь, — заметил Худ.
— Что оценю, Ричард? — кисло поинтересовалась Дебора.
— Я привез тех парней с Гаити. Они гарантированно поднимут тебе настроение.
Худ открыл дверь и помахал стоявшим в коридоре.
— Сюда, — крикнул он и придержал дверь, пропуская мимо себя группу людей.
Первые двое вошедших были чернокожими и очень худыми. Руки у них оказались скованы наручниками за спиной, и их подталкивал коп в форме. Один из них слегка хромал, а другой мог похвастаться опухшим глазом, который почти не открывался. Коп осторожно подвел их к Деборе. Худ опять высунулся в коридор и крикнул:
— Эй, Ник! Сюда!
Спустя несколько секунд вошел еще один человек.
— Николь, — сказал человек Худу, — не Ник. — Худ ухмыльнулся, и человек покачал головой, приводя в движение гриву блестящих темных волос. — Строго говоря, для тебя я мисс Рикман. — Она посмотрела ему в глаза, но Худ просто продолжал ухмыляться. В итоге она сдалась и подошла к нам. Это была высокая, стильно одетая женщина. В одной руке она держала большой альбом для набросков, в другой — несколько карандашей.
Я узнал в ней художника-криминалиста. Дебора приветственно кивнула:
— Привет, Николь. Как дела?
— Сержант Морган, — ответила она, — приятно будет рисовать кого-нибудь живого. — Она подняла бровь. — Он все еще жив, не правда ли?
— Надеюсь, — сказала Дебора. — Он моя единственная надежда спасти девочку.
— Хорошо, — кивнула Николь, — тогда попробуем. — Она положила свой альбом и карандаши на стол, скользнула в кресло и принялась готовиться к работе.
Тем временем Дебора пристально рассматривала пленников Худа.
— Что с ними произошло? — поинтересовалась она.
Худ с невинным видом пожал плечами.
— Ты о чем? — спросил он.
Дебора уставилась на Худа. Он пожал плечами еще раз и привалился к стене. Ей ничего не оставалось, кроме как вновь обратить внимание на пленников.
— Bonjour[16], — сказала она.
Никто ей не ответил: они продолжали созерцать свои ноги, пока не услышали покашливание Худа. В этот момент тот из них, у которого заплыл глаз, резко поднял голову и взглянул на него, явно нервничая. Худ кивнул на Дебору, и пленник повернулся к ней, пытаясь что-то очень быстро говорить на креольском.
Из каких-то непонятных романтических соображений Дебора в школе учила французский, и теперь в течение нескольких секунд это давало ей надежду, что она сможет понять парня. Он успел протараторить довольно длинный текст, когда она наконец покачала головой и взмолилась:
— Je nais comprends[17]… Я не помню, как это по-французски. Декстер, найди переводчика.
Второй парень, тот, который хромал, наконец поднял голову.
— Не нужно, — произнес он. У него был сильный акцент, но его оказалось понять проще, чем Дебору, когда она пыталась говорить по-французски.
— Хорошо, — ответила Дебора, — а что насчет твоего друга?
Больная Нога пожал плечами:
— Я могу говорить и за своего двоюродного брата.
— Ладно. Мы хотим, чтобы вы описали парня, который продал вам «порше». Это был парень?
Он пожал плечами еще раз.
— Мальчик.
— Хорошо, — сказала Дебора, — мальчик. Как он выглядел?
И снова он пожал плечами.
— Blanc[18]. Молодой…
— Насколько молодой? — перебила его Дебора.
— Не могу сказать. Но достаточно взрослый, чтобы бриться, поскольку он этого не делал три-четыре дня…
— Хорошо, — повторила Дебора и нахмурилась.
Николь наклонилась к ней.
— Давайте я, сержант.
Деб задумчиво посмотрела на нее и кивнула.
Николь улыбнулась ребятам с Гаити.
— У вас очень хороший английский, — заговорила она. — Я задам вам несколько простых вопросов, хорошо?
Больная Нога с подозрением посмотрел на нее, но она продолжала улыбаться и он пожал плечами:
— Ладно.
Николь начала задавать вопросы, которые казались мне, мягко говоря, расплывчатыми. Я наблюдал за ней с интересом, поскольку слышал, будто она хороша в своем деле. Сначала мне показалось, что слухи о ее профессионализме сильно преувеличены. Она задавала вопросы вроде «Что в его внешности вам запомнилось?», и когда Больная Нога отвечал, она кивала, царапала что-то в альбоме и произносила: «Ага, правильно». Она заставила его дать полное описание визита неизвестного в их гараж с «порше» Тайлер, о чем они говорили с ним, и так далее во всех деталях. Я совершенно не мог понять, как на основании всего этого можно нарисовать чей-то портрет, и, судя по всему, Дебора была того же мнения. Она почти сразу же начала нервно ерзать, а по мере развития беседы все чаще покашливала, будто собиралась вставить слово. И каждый раз при этом покашливании оба свидетеля начинали нервничать.
Но Николь не обращала на нее никакого внимания и продолжала задавать свои безнадежно общие вопросы. Постепенно я начал осознавать, что у нее получилось добыть очень неплохое описание. В этот момент она перешла к более частным вопросам.
— А какой у него был овал лица? — спросила она.
Свидетель посмотрел на нее непонимающим взглядом.
— Овал… что?
— Отвечай, — сказал ему Худ.
— Я не знаю, — смутился тот, и Николь злобно посмотрела на Худа. Он ухмыльнулся и вновь прислонился к стене. Она повернулась к Больной Ноге.
— Давайте я покажу вам несколько примеров. — Она достала большой лист, на котором были нарисованы несколько овалов. — Какой-нибудь из них напоминает вам форму его лица? — опять спросила она, и арестованные наклонились, чтобы повнимательнее изучить лист.
Брат Больной Ноги что-то тихо сказал ему. Тот кивнул и указал:
— Этот. Наверху.
— Этот? — переспросила Николь, указывая на один из овалов карандашом.
— Да, — подтвердил он, — этот.
Она кивнула и начала рисовать быстрыми и уверенными штрихами, прерываясь только на то, чтобы задать вопрос и показать картинку: какой у него был рот, уши, их форма. И так далее, пока на бумаге не начало проступать вполне определенное лицо. Дебора притихла и позволила Николь спокойно расспрашивать обоих мужчин. После каждого вопроса они тихо совещались на креольском, тот, который говорил по-английски, отвечал, а его брат подтверждал правильность сказанного кивком. Все это: двое в наручниках, тихо переговаривающиеся на креольском, и как по волшебству проступающее лицо — было поразительным зрелищем, и мне стало грустно, когда оно закончилось.
Но все же оно подошло к концу. Николь подняла альбом так, чтобы арестованные могли изучить получившийся портрет, и тот из них, который не говорил по-английски, согласно закивал.
— Это он, — сказал его брат и внезапно широко улыбнулся Николь. — Как магия. — Он произнес «мажия», но смысл был ясен.
Дебора до этого момента сидела в кресле, предоставив Николь возможность спокойно работать. Теперь она поднялась со своего места, обошла стол и заглянула в альбом.
— Сукин сын, — сказала она и подняла взгляд на Худа, который все еще прохлаждался поблизости с мерзкой ухмылочкой на лице. — Дай мне ту папку. Вон ту, с фотографиями.
Худ подошел к дальнему краю стола, где рядом с телефоном грудой были сложены папки. Он успел просмотреть первые пять или шесть, когда Дебора начала терять терпение:
— Быстрее, черт бы тебя побрал.
Худ кивнул, поднял одну из папок и принес ей.
Дебора рассыпала стопку фотографий по столу, быстро просмотрела их и, вытащив одну, протянула ее Николь.
— Неплохо, — сказала она, наблюдая, как художница сравнивает фото со своим наброском. Николь кивнула.
— Да, неплохо, — согласилась художница и посмотрела на Дебору с улыбкой. — Я молодец, черт побери. — Она кинула фото Деборе, которая схватила его и показала арестованным.
— Этот человек продал вам «порше»?
Парень с заплывшим глазом кивнул и сказал «Oui»[19] еще до того, как она успела задать вопрос. Зато его брат устроил целое представление: он пристально рассматривал фотографию, наклоняя ее для более детального изучения. В конце концов и он тоже сказал:
— Да. Точно. Это он.
Дебора посмотрела на них и еще раз спросила:
— Вы уверены? Оба?
И они оба решительно кивнули.
— Воп, — сказала Деб, — trés beaucoup bon[20].
Ее собеседники улыбнулись, и тот, у которого заплыл глаз, сказал что-то по-креольски.
Дебора посмотрела на его брата в ожидании перевода.
— Он просит вас говорить по-английски, чтобы он мог вас понять, — перевел он, улыбаясь еще шире.
Винс с Худом сдавленно фыркнули.
Однако Дебора слишком радовалась успеху, чтобы позволить такой мелочи испортить ей настроение.
— Это Бобби Акоста, — сказала она, глядя на меня. — Попался, маленькая сволочь.

Глава 21
Пока мы ехали к следственному изолятору, Дебора по большей части молчала. Она попыталась позвонить Дику, но безуспешно: он не отвечал ни на вызов по рации, ни на звонок мобильного. Деб оставила ему у диспетчера сообщение с просьбой присоединиться к нам, и весь остальной путь мы проделали в молчании. Если, конечно, можно так назвать ситуацию, когда мы вынуждены были слушать продолжительный монолог, состоящий главным образом из весьма однообразного мата. Чапина приковали к заднему сиденью — в полицейских машинах есть кольца на полу, предназначенные специально для этой цели, — и всю поездку из-за наших спин доносилось его злобное бормотание и угрозы, щедро пересыпанные известными словами. Что касается меня, я обрадовался, когда мы наконец добрались до места, но Деб, наверное, не отказалась бы ехать вечно. Каждый раз, когда она оглядывалась на Чапина, на ее лице появлялось выражение, напоминающее улыбку, и она просто светилась от удовольствия, выводя его из машины.
К моменту, когда мы закончили заполнять бумаги, Виктор уже с удобством расположился в комнате для допросов, и Чемберс из ДЗНФ приехал взглянуть на нашу добычу. Мы стояли и смотрели на Чапина, который сложил руки на столе и наклонился так, что его голова была всего в нескольких дюймах от наручников.
— Отлично, — сказал Чемберс. — Я надеюсь, мне не надо напоминать, чтобы вы действовали строго по инструкции. — Дебора озадаченно посмотрела на него, и он продолжил: — Вы отлично поработали, Морган, заполучили действительно хорошего подозреваемого, и если мы сделаем все как надо, при небольшом везении мы пришьем этому парню пару подкупов.
— Мне плевать на обвинение, — отрезала она. — Я хочу вернуть девушку.
— Все мы этого хотим, — заметил Чемберс, — но было бы неплохо закрыть этого парня.
— Послушайте, — вспылила Дебора, — тут не идет речь о политике или пиаре.
— Знаю, — согласился Чемберс, но Деб не останавливалась.
— Я поймала парня, который что-то знает. И вот он сидит, насмерть перепуганный, чувствуя себя одиноким и беззащитным. Он готов сломаться. И я, мать его, собираюсь его дожать.
— Морган, вы должны исполнять свою работу как положено, и…
Дебора ополчилась на Чемберса так, будто это он прятал Саманту Альдовар.
— Моя работа — найти девушку, — сказала она, ткнув его в грудь указательным пальцем. — И эта сволочь расскажет мне, как ее отыскать.
Чемберс спокойно взял руку Деборы и медленно, но уверенно опустил ее. Он положил ладонь ей на плечо и, наклонившись к ее лицу почти вплотную, произнес:
— Я надеюсь, он скажет нам все, что мы хотим знать. Но вне зависимости от этого вы будете играть по правилам и не позволите чувствам взять верх и все испортить. Хорошо?
Дебора попыталась испепелить его взглядом, он ответил ей тем же. Несколько показавшихся мне очень долгими секунд они молча смотрели друг на друга, не мигая и даже не дыша, — это было противостояние ее гнева и его холодной уверенности. Зрелище — потрясающее, и я мог бы наблюдать за ними целый день хотя бы для того, чтобы узнать, кто победит. Но, принимая во внимание положение вещей, я решил прервать слишком затянувшуюся паузу и прочистил горло, так чтобы ни у кого не осталось сомнений в искусственности моего кашля.
— Эмм… — сказал я, и они оба посмотрели на меня, — неприятно перебивать вас, — я кивнул на Чапина, сидевшего за стеклом, — но темпус некоторым образом фугит, вам не кажется?
Они уставились на меня, и мне показалось, что одна половина моего лица замерзла, а вторая — расплавилась. Чемберс поднял бровь и перевел взгляд на Деб, она кивнула, и молчание завершилось.
— Где ваш напарник? — спросил Чемберс. — Он должен присутствовать на допросе.
Дебора покачала головой.
— Он не берет трубку, — ответила она, — а я не могу ждать.
— Ладно, — сказал Чемберс, — я займу его место. — Он повернулся ко мне, взгляд его ледяных голубых глаз ощущался почти как удар. — Ты оставайся здесь, — приказал он, и мне не захотелось с ним спорить.
Сквозь стекло я видел, как они вошли в комнату для допросов. Благодаря динамику я слышал все, что там происходило, но слушать было в общем-то нечего.
Дебора произнесла:
— Ты даже не представляешь, в какой ты заднице, Чапин. Но он не взглянул на нее. Она встала в трех футах от него, скрестила руки на груди и спросила:
— Что ты имел в виду, когда признался, что «этого не ел»?
— Мне нужен адвокат, — сказал Чапин.
— Похищение, убийство и людоедство, — продолжила Дебора.
— Это Влад. Это все Влад.
— Влад заставил тебя? Ты имеешь в виду Бобби Акосту? Чапин поднял голову и посмотрел на Деб. Его рот был открыт от ужаса и растерянности. Он повторил:
— Мне нужен адвокат.
— Выдай нам Бобби и получишь поблажку. Иначе… Получается около пятисот лет тюрьмы, — проговорила Деб, — конечно, если ты не получишь смертный приговор.
— Мне нужен адвокат. — Он перевел взгляд с Деборы дальше, туда, где стоял Чемберс. — Мне нужен адвокат, — повторил он и тут же вскочил на ноги и закричал: — Мне нужен чертов адвокат!
Следующие пару минут события продолжали развиваться, но в совершенно неконструктивном ключе. Чапин требовал адвоката все громче и громче, и, за исключением некоторых не очень приличных выражений, это все, что он сказал. Чемберс пытался его успокоить и усадить, а Дебора стояла, сложив на груди руки, и сверлила его взглядом. Когда Чапин был наконец-то усажен на стул, Чемберс взял ее за руку и вывел из комнаты.
Я нагнал их в коридоре как раз вовремя, чтобы услышать, как он произносит:
— …и вы, черт побери, прекрасно знаете: мы должны ему предоставить адвоката.
— Твою мать, Чемберс, — взорвалась Дебора, — я могу повозиться с бумагами и продержать его здесь двадцать четыре часа!
— Он попросил адвоката. — Чемберс говорил так, будто объяснял маленькому ребенку, почему нельзя есть сладкое перед обедом.
— Вы убиваете меня, — сказала Дебора, — и ту девушку тоже.
Я впервые за все это время увидел на лице Чемберса тень злости. Он шагнул к Деб, и я уже решил, что сейчас стану свидетелем нового покушения на жизнь моей сестры, поэтому напрягся и приготовился в случае чего броситься между ними. Но Чемберс глубоко вздохнул, положил обе ладони ей на плечи и сказал:
— Ваш подозреваемый потребовал адвоката, и закон вынуждает нас предоставить ему такового. Немедленно. — Он посмотрел ей в глаза, она ответила тем же. Чемберс убрал руки с ее плеч и отвернулся. — Я найду ему общественного защитника, — произнес он и скрылся из виду в дальнем конце коридора.
Дебора смотрела ему в спину, и, очевидно, в голове у нее при этом не было ничего хорошего. Она взглянула в окно комнаты для допросов: Чапин склонился над столом в той же позе, что и перед началом.
— Твою мать. Чертов Чемберс. — Она покачала головой. — Этого не произошло бы, если бы придурок Дик был здесь.
— Он был бы здесь, если бы ты не постаралась от него избавиться.
— Иди в жопу, Декстер, — сказала она и ушла в том же направлении, что и Чемберс.
Судебная система Майами изрядно перенаселена, однако в той ее части, где живут общественные защитники, плотность населения оставляет желать лучшего. Это одна из причин, по которой Декстер уже много лет откладывает деньги на черный день. Конечно, крупные дела имеют приоритет, но их тоже слишком много, и человеку, имеющему шансы получить обвинение в убийстве, надо быть готовым заплатить адвокату из собственного кармана, так как институт общественных защитников — в свое время приют идеалистов — превратился в перевалочный пункт на пути молодых юристов, надеющихся сделать карьеру. Для того чтобы привлечь их внимание, нужно громкое дело.
И, судя по всему, наше дело было действительно громким, поскольку меньше чем через час молодая женщина, исходя из внешних данных — недавняя выпускница Стетсоновского юридического колледжа, появилась, чтобы представлять интересы Виктора Чапина. На ней был стильный брючный костюм, похожий на последний наряд Хилари Клинтон, в руках — кейс, стоивший, вероятно, больше, чем моя машина, и даже по походке чувствовалось, она представляет собой живое воплощение американской законности. Она внесла себя в комнату для допросов, села напротив Чапина и, укладывая свой кейс на стол, резко сказала охраннику:
— Я хочу, чтобы все микрофоны и записывающие устройства в этой комнате были выключены. Немедленно.
Охранник — пожилой человек, который выглядел так, будто его ничто не волновало с тех пор, как Никсон подал в отставку, — пожал плечами.
— Ага, хорошо, щас, — сказал он, вышел в холл, повернул выключатель, и динамик умолк.
Позади меня кто-то выругался, и я предположил, что вернулась моя сестра. Я оглянулся, и действительно — Дебора вглядывалась горящими глазами в комнату, из которой теперь не доносилось ни звука. Я не был уверен, что она будет со мной разговаривать: ведь я не выполнил ее указание и так и не побывал там, куда она меня послала, поэтому продолжил смотреть шоу «за стеклом». Впрочем, смотреть было не на что: новоиспеченный адвокат Чапина наклонилась к нему и в чем-то быстро убеждала несколько минут. Он смотрел на нее со все возрастающим интересом, и в конце концов начал говорить. Она вытащила блокнот и стала записывать, а затем задала ему несколько вопросов, на которые он отвечал со все большим оживлением.
Через десять или пятнадцать минут госпожа адвокат встала и направилась к двери. Дебора перехватила ее на выходе из комнаты. Та окинула мою сестру взглядом, в котором не было и тени одобрения.
— Вы сержант Морган? — спросила она, и от звука ее голоса предметы вокруг покрылись инеем.
— Да, — мрачно ответила Дебора.
— Вы произвели арест? — поинтересовалась адвокат таким тоном, будто спрашивала, не изнасиловала ли Деб маленького ребенка.
— Да. А вы, простите?
— Деуанда Хупл, общественный защитник, — ответила адвокат. Судя по ее манере, все вокруг должны были знать это имя. — Я думаю, нам необходимо отпустить мистера Чапина.
Дебора покачала головой:
— Я так не думаю.
Мисс Хупл продемонстрировала комплект зубов высочайшего качества, однако я бы поостерегся называть это улыбкой.
— Ваше мнение по этому поводу не имеет значения, сержант Морган, — сказала она. — Все очень просто, это можно сказать самыми простыми словами. У. Вас. Нет. Дела.
— Эта мразь — людоед, — огрызнулась Дебора. — И он знает, где находится пропавшая девушка.
— Боже мой, — удивилась мисс Хупл. — Полагаю, у вас есть доказательства.
— Он пытался сбежать, — довольно хмуро произнесла Дебора. — И сказал, что он «этого не ел».
Хупл подняла брови.
— Он не сказал, чего именно? — Ее голос сочился медом и здравым смыслом.
— Контекст был ясен, — ответила Деб.
— Сожалею. Но мне неизвестны законы, в которых говорилось бы о контексте.
Хорошо зная свою сестру, я понимал: сейчас последует взрыв. И будь я мисс Хупл, уже отступал бы, прикрывая голову руками. Дебора вздохнула поглубже и процедила сквозь сжатые зубы:
— Мисс Хупл. Ваш клиент знает, где находится Саманта Альдовар. Спасение ее жизни кажется мне довольно важным.
Но улыбка мисс Хупл стала еще шире.
— Ничто не может быть важнее Конституции. Вам придется отпустить его.
Дебора посмотрела на нее, и я заметил, как она почти дрожит от усилия сдержать себя. Трудно представить себе ситуацию, более располагающую к хорошему удару кулаком в нос, и моя сестра крайне редко игнорирует подобные побуждения. Но она боролась с собой — и победила.
— Мисс Хупл, — сказала она наконец.
— Да, сержант?
— Когда нам придется объяснять родителям Саманты, что их дочь мертва, а этот парень мог бы спасти ее, но нам пришлось его отпустить, вы пойдете со мной.
— Это не моя работа, — отрезала мисс Хупл.
— Я тоже обычно этим не занимаюсь, — ответила Дебора, — но вы сейчас сделали так, что в этот раз мне придется.
Хупл нечего было на это ответить, и Дебора просто развернулась и ушла.

Глава 23
Я стоял и смотрел вслед машине Брайана, пока ее задние фонари не скрылись из виду окончательно. К сожалению, мое плохое настроение не уехало вместе с братом. Оно обвивалось вокруг меня и все выше поднимало голову, по мере того как лунный свет вливался в меня и смешивался с раздражением. Я снова услышан змеиное шипение в глубинах моего подсознания. Сладким как мед, льстивым голосом рептилия делала разные заманчивые предложения. «Пойдем с нами, — шептала она, и в ее словах не было ничего, кроме здравого смысла. — Пойдем погуляем в ночи. Поиграй с нами, и тебе станет лучше».
Но я твердо стоял обеими ногами на новообретенном берегу отцовства и смог оттолкнуть от себя это искушение. Оно никуда не делось, волнами прибоя его принесло обратно, и лунный свет потянул меня к себе с новой силой. Я на мгновение закрыл глаза, чтобы не видеть его, и подумал о Лили-Энн. О Коди, Эстор и подобострастном восторге, с которым они встречали моего брата. Тут же во мне разгорелся новый маленький костерок раздражения. Я постарался затоптать его и вспомнил о Деборе, о том, как глубоко она несчастна. Она была так рада, что ей удалось изловить Виктора Чапина, и выглядела так жалко, когда ей пришлось его отпустить. Я хотел видеть ее счастливой. Я хотел, чтобы и дети стали счастливыми. Мерзкий голосок просочился наверх откуда-то из глубин моего подсознания и сказал: «Мне известно, как сделать их счастливыми. И ты тоже это знаешь».
Несколько секунд я прислушивался. Внезапно с легким щелчком картина сложилась, все встало на свои места. Мир обрел четкие и ясные очертания, и я буквально увидел самого себя, уходящего в ночь с мотком клейкой ленты и ножом…
И снова я изо всех сил оттолкнул это от себя. Картина вновь распалась на осколки. Я вздохнул и открыл глаза. Луна все еще висела в небе и с надеждой смотрела на меня, но я упрямо тряхнул головой. У меня достаточно сил, чтобы ее побороть. Я решительно отвернулся от ночных теней и быстро зашагал к дому.
Рита наводила порядок на кухне, Лили-Энн что-то бормотала, лежа в кроватке, а Коди и Эстор уже вернулись на диван и продолжили играть в «WII». Подходящее время для того, чтобы начать разговор, выложить все, как оно есть, растоптать угольки влияния Брайана и направить этих детей к выходу из тьмы. Это должно быть сделано. И я это сделаю. Я направился от двери прямо к Коди и Эстор и встал между ними и экраном телевизора. Они подняли взгляды и, кажется, заметили меня — впервые за вечер.
— Уйди, — возмутилась Эстор. — Нам не видно.
— Нам надо поговорить, — сказал я.
— Нам надо поиграть в «Дрегон блэйд», — возразил Коди, и мне не понравилось, как прозвучал его голос. Я посмотрел на него, на Эстор, и оба они ответили мне взглядами, исполненными высокомерия и сознания собственной правоты. Я не выдержал, наклонился и выдернул приставку из розетки.
— Эй! — вскрикнула Эстор. — Из-за тебя мы проиграли. Нам придется начинать все с первого уровня.
— Не придется, — успокоил я их. — Я собираюсь выкинуть вашу игрушку.
Их рты распахнулись одновременно, как по команде.
— Это нечестно, — произнес Коди.
— О честности речь не идет, — сказал я. — Вопрос в том, что правильно.
— Бред какой-то, — возразила Эстор. — Если это правильно, значит, и честно, а ты говоришь, что… — Она явно собиралась продолжать, но притихла, увидев выражение моего лица. — Что? — спросила она.
— Вы терпеть не можете китайскую кухню, — твердо произнес я.
Два ничего не выражающих взгляда устремились на меня. Затем они переглянулись, и я будто услышал эхо своих слов. Даже мне это показалось бессмысленным.
— Я имею в виду вашу прогулку с Брайаном, — пояснил я, и их глаза вновь обратились ко мне, — с дядей Брайаном.
— Мы поняли, что ты имеешь в виду, — сказала Эстор.
— Вы сказали своей матери, что пошли в китайский ресторан, — продолжал я. — Вы соврали.
Коди покачал головой, а Эстор ответила:
— Это он придумал. Мы говорили, что надо сказать про пиццу.
— В этом случае вы бы тоже соврали.
— Но, Декстер, ты же говорил нам, — принялась она оправдываться, — маме не надо знать… нуты понимаешь… обо всем этом. И мы должны врать ей.
— Нет, — не согласился я, — вы должны прекратить это делать.
Я наблюдал, как на их лицах возникает выражение крайнего удивления. Коди потрясенно покачал головой. Эстор возмутилась:
— Но это не… То есть ты не можешь вот так… Что ты имеешь в виду? — Впервые в жизни она говорила точь-в-точь как ее мать.
Я сел на диван между ними.
— Что вы делали в тот вечер? — спросил я, — Когда дядя Брайан сказал, что повел вас в китайский ресторан?
Они переглянулись, и между ними состоялся долгий разговор, в течение которого никто не произнес ни слова. Потом Коди вновь посмотрел на меня.
— Бродячая собака, — признался он.
Я кивнул и почувствовал, как во мне поднимается ярость. Брайан взял их на прогулку и нашел бродячую собаку, чтобы они могли учиться и пробовать свои силы на ней. Я ожидал услышать нечто подобное, но когда это прозвучало и мои ожидания подтвердились, я был возмущен аморальностью случившегося. И страшно разозлился и на брата, и на детей. Но, как ни странно, даже сейчас, когда я вталкивал себя в высокую башню оскорбленной праведности, тихий и неприятный голос нашептывал мне, что это я, а не Брайан, должен был дать им первый урок. Это моя рука должна направлять неуверенные удары их ножей, мой мудрый и спокойный голос должен объяснять, как ловить, резать и убирать за собой игрушки.
Я тряхнул головой, чтобы вернуться к реальности и позволить голосу здравого смысла быть услышанным. Все это полнейший абсурд, я здесь для того, чтобы вывести их из тьмы, а не учить наслаждаться ею.
— То, что вы сделали, — неправильно, — сказал я. Они недоуменно посмотрели на меня.
— В каком смысле? — спросила Эстор.
— В том, — ответил я, — что вы должны это прекратить.
— О, Декстер, — взмолилась Рита, которая ворвалась в комнату, вытирая руки кухонным полотенцем, — не позволяй им продолжать игру. Завтра в школу. Господи, посмотрите на время, а вы еще не… Ну давайте, оба, готовьтесь ко сну.
Она в мгновение ока заставила их встать и выйти из комнаты. Коди обернулся, прежде чем мать вытолкала его в холл, и я увидел на его лице смесь недоумения, раздражения и обиды.
Прислушиваясь к звукам возни из ванной комнаты, я обнаружил, как скриплю зубами от злости и разочарования. Все шло не так. Я пытался объединить мою маленькую семью, но обнаружил, что мой брат опередил меня в этом. Когда я попытался поговорить с ним, он сбежал, прежде чем я успел сформулировать свои претензии. И стоило мне приступить к исполнению своего тяжкого долга и начать уводить детей в сторону от зла, как меня прервали в самый важный момент. Теперь дети злились на меня, жена не обращала никакого внимания, а сестра завидовала. И при этом я не имел ни малейшего понятия о планах моего брата.
Я, как только мог, пытался стать новым, добропорядочным и благопристойным главой семьи, которым мне и следовало быть, но все мои старания оканчивались тем, что меня сбивали с пути и смеялись надо мной. Я чувствовал себя совершенно раздавленным. Раздражение нарастало, превращаясь в гнев, а гнев трансформировался во что-то иное. Озером ледяной кислоты бурлило во мне презрение к Брайану, Рите, Деборе, Коди, Эстор и всем прочим слюнявым идиотам этого бессмысленного мира.
И в первую очередь к самому себе — Декстеру-Дурачку, который так хотел радоваться солнышку, нюхать цветочки и смотреть, как радуги пляшут в небесах прелестного розового оттенка, но при этом умудрился забыть, что солнце очень часто прячется за тучами, у цветов есть шипы, а радугу невозможно поймать. Во сне можно увидеть что угодно, в том числе самые невозможные вещи, но все они имеют обыкновение исчезать, когда ты просыпаешься. Способ, благодаря которому я в этом убедился, был не из приятных, и с каждым новым повторением пройденного я чувствовал, как жизнь все глубже втаптывает меня в землю. Все, чего мне сейчас хотелось, — это схватить кого-нибудь за горло и сжать руки.
Монотонное жужжание Риты и детей, которые читали молитвы наверху, донеслось до меня. Я все еще не знал слов молитвы, и это было очередным напоминанием того факта, что на самом деле я никакой не Декс-папочка, и, вероятно, никогда им не буду. Я надеялся стать первым на свете тигром, избавившимся от черных полос, но оказался всего лишь бродячим котом, вынужденным питаться на помойке.
Я встал, мне нужно было двигаться, чтобы успокоиться, собраться с мыслями, укротить все эти дикие и странные чувства, прежде чем они утащат меня в пучину идиотизма.
Я отправился на кухню, где посудомоечная машина уже трудилась, ликвидируя все воспоминания об ужине. Прошел мимо холодильника, пощелкивавшего устройством для приготовления льда, в коридор у задней двери, где стояли стиральная машина и сушилка для белья. Все окружавшее меня, все в этом доме было чистым и функциональным, все это оборудование для производства блаженного уюта находилось на своих местах и делало ровно то, что от него требовалось. Все здесь соответствовало ожиданиям — за исключением меня. Я не вписывался в интерьер ни этого, ни какого-либо другого дома. Мое место было в лунном свете, играющем на лезвии остро заточенного ножа. Моей музыкой стало успокаивающее потрескивание разматываемого скотча и приглушенные стоны грешников, радующихся встрече с их рассоздателем.
А я отказался от всего, отказался от того, чем являлся на самом деле, пытаясь втиснуть себя в рамки картины, которой никогда не существовало. С тем же успехом можно было поместить демона на обложку «Сатердей ивнинг пост». Я не добился ничего и только выставил себя полнейшим идиотом. И не стоит удивляться, что Брайан сумел переманить к себе моих детей. Мне никогда не удастся заставить их покинуть Темную сторону, если я не стану являть собой образец торжествующей добропорядочности.
Но, принимая во внимание количество зла в мире, как я могу позволить себе перековать свой сияющий меч на тусклое и скучное орало? Мне надо еще очень много сделать, сколько плохих мальчиков нужно научить новой игре, игре по правилам Декстера. Что говорить, если в моем собственном городе обнаружилась компания людоедов? Неужели я могу спокойно сидеть на диване с вязаньем, пока они творят свои гнусности над беззащитными Самантами Альдовар? В конце концов, она тоже чья-то дочь, и кто-то любит ее так же, как я Лили-Энн.
Эта мысль стала последней каплей, разрушившей плотину и позволившей горячей волне гнева затопить мое сознание, сметая на своем пути все, чем я пытался ее сдержать. На месте Саманты могла оказаться Лили-Энн. Когда-нибудь это может произойти, а я не сделал ничего, чтобы ее защитить. Дурак, витающий в облаках. Меня атаковали со всех сторон, а я просто позволял этому продолжаться. Я разрешил хищникам разгуливать на свободе и искать себе добычу, и если они однажды придут за Лили-Энн или за Коди и Эстор — виноват буду я. В моих силах защитить мою семью от мерзостей этого мира, а я делаю вид, будто хорошие мысли смогут отогнать дракона, рычащего прямо у моего подъезда.
Я стоял у задней двери и через окно вглядывался в темноту во дворе. На небе сгустились облака, скрыв луну и погрузив землю в абсолютный мрак. Вот так на самом деле и выглядит реальный мир: тьма, скрывающая полянку, покрытую пожухлой травой и грязью. И выхода нет. И не будет — ни для кого и никогда. Мир состоит из тьмы, разложения и грязи. Пытаясь убедить себя, что в нем есть и кое-что еще, ты не получишь ничего, кроме горя. И с этим ничего не поделаешь. Совершенно ничего.
Сквозь просвет в облаках пробился тонкий луч луны, прорезавший тьму, и присвистывающий шепот в моем мозгу прошелестел: «Кое-что можно…»
И это единственное, имевшее сейчас смысл в целом мире.
— Я скоро вернусь, — сказали мы Рите, сидевшей на диване с младенцем на руках, — я кое-что забыл на работе.
— Вернешься? — удивленно вскрикнула она. — Ты хочешь сказать, что… Но ночь на дворе.
— Да, — ответили мы и позволили ледяному оскалу появиться на нашем лице при мысли о гостеприимной бархатной тьме за порогом.
— Ладно, но ты не… Не может это подождать до утра? — спросила она.
— Нет, — ответили мы, и в нашем голосе прозвучали отголоски радостного безумия. — Оно не может подождать, я должен закончить это сегодня ночью.
По нашему лицу было видно, что это правда. Рита нахмурилась, но не смогла ничего возразить, кроме:
— Ну, я надеюсь, что ты… Ой, ведро с грязными подгузниками полное, и… Ты не мог бы взять пакет с собой? — Она поднялась и бросилась в холл.
Поверхность кислотного озера во мне опять заволновалась, но Рита вернулась через несколько секунд, держа в руках пакет с мусором. Она сунула его мне в руки и проговорила:
— По дороге, если… Тебе действительно надо туда идти? То есть ты не задержишься слишком надолго? Потому что… Я хочу сказать, езжай осторожно, но…
— Это не займет много времени, — заверили ее мы. Нетерпение захлестнуло нас, и мы быстро вышли за дверь в гостеприимную темноту, манившую нас тонкими пальцами лунного света, пробивавшегося сквозь облака, и обещавшую чудесную ночь, которая позволит забыть все жалкие и печальные попытки притвориться тем, чем мы не были и никогда не сможем стать. Мы поспешно кинули мусорный пакет на пол перед задним сиденьем рядом с нашими игрушками и сели в машину.
Мы поехали на север по почти свободной дороге. В направлении работы, как и обещали, но не той работы, на которую мы ходим днем, связанной с сидением в офисе и беспорядком. Нас ждало куда более интересное задание, обещавшее вырвать нас из рутины и подарить наслаждение.
Мы ехали на север, мимо аэропорта, потом свернули на съезд, ведущий к Норт-Майами-Бич, и сбросили скорость, позволив нашей памяти вести нас к одному маленькому, выкрашенному в бледно-желтый цвет домику в скромном районе.
«Клуб открывается только в одиннадцать», — вспомнили мы слова Деборы. Осторожно проехав мимо дома, мы увидели, что в окнах и перед дверью горит свет, а на подъездной дорожке стоит машина, которой раньше там не было. Машина матери, конечно, — днем она ездила на ней на работу. Ближе к дому, полускрытый тенью, стоял «мустанг». Чапин находился дома. Еще не было десяти, а до Саут-Бич отсюда не так уж долго ехать. Он, должно быть, наслаждается незаслуженной свободой и думает, будто в его маленьком мирке все снова в порядке. Нас это совершенно устраивало. Мы успели вовремя и ощущали холодную и приятную уверенность: мы не будем разочарованы.
Мы объехали вокруг квартала и убедились, что все нам благоприятствует. Тихо и безопасно. Маленькие домики, чистенькие и хорошо освещенные, были застегнуты на все пуговицы, чтобы защититься от острых как бритва клыков ночи.
Мы поехали дальше. В четырех кварталах отсюда стоял дом с мусорным контейнером, устроившимся в его заросшем дворе. Именно это мы и искали. В окнах соседних домов света не было, за исключением одного, расположенного в двух домах от него. Место выглядело спокойным, и дом с мусорным контейнером идеально подходил для наших целей — закрытый, пустой, ожидающий, что к нему придут с новыми мечтами и стремлениями. И он скоро дождется, хотя мечты будут не слишком радужными. В квартале отсюда мы нашли сломанный фонарь и припарковались под ним, рядом с кустами. Мы медленно выбрались из машины, наслаждаясь предвкушением приятных хлопот по подготовке правильного окружения для того, что должно произойти. И оно произойдет очень скоро…
Задняя дверь пустующего дома была скрыта от любопытных глаз, и она быстро без единого звука открылась. Дом оказался пуст и темен, за исключением кухни, где окно в крыше позволяло потокам лунного света литься на разделочный стол, и когда мы обнаружили это, шепот в нашем подсознании превратился в восторженное пение. Добрый знак, эта ночь — для нас, все так и должно быть. Эта комната — идеальное место для нашего дела, и словно для того, чтобы еще больше подчеркнуть, будто все к лучшему в этом худшем из миров, на столе мы увидели наполовину полную коробку мешков для мусора.
Теперь надо было торопиться — время не ждет, но и аккуратностью нельзя жертвовать. Разрезав швы мусорных пакетов, мы превратили их в пластиковые полотнища и аккуратно застелили ими разделочный стол, пол вокруг него, стены поблизости — все, куда могла долететь отвратительная красная капля, оставшаяся незамеченной в пылу игры. Вскоре комната оказалась готова.
Мы набрали в грудь воздуха. Мы тоже готовы.
Короткая прогулка до маленького желтого домика. Руки у меня свободны, сейчас мне ничего не требуется, за исключением небольшой петли из лески, рассчитанной на пятидесятифунтового тунца. Идеальная вещь, чтобы заставить следовать за собой, к примеру, непослушного товарища по играм. Тихий свист — и они чувствуют, каклегкая и мощная петля укладывается у них на горле. Они так удивляются, когда она начинает говорить с ними и произносит: «Пойдем с нами. Пойдем и узнаем, на что ты способен». И они идут, поскольку у них нет другого выхода. А мир вокруг становится темнее, свет меркнет, и свой последний вздох они сделают, корчась от боли, но не раньше и не позже, чем мы захотим этого.
Но если он будет слишком сильно извиваться или вздумает дышать, а не начнет в ужасе прислушиваться к безумному ритму собственного сердца, тихий шепот нейлоновой петли предупредит: «Видишь? Мы отняли у тебя голос и дыхание. А очень скоро отнимем и еще многое, очень многое. Мы заберем у тебя все и ввергнем обратно в прах и тьму, а кроме того, в несколько аккуратных мусорных пакетов».
При этой мысли наше дыхание участилось, и мы ненадолго остановились, чтобы успокоиться, позволить ледяным пальцам ночи расслабить напряженные нервы и подготовить их к первым осторожным мгновениям наслаждения.
Собраться: еще один вдох, и мы станем холодными и уверенными, обретем предельную ясность мысли и позволим иметь значение для нас только одному несомненному факту — это случится. Сегодня. Сейчас.
Наши глаза распахиваются навстречу пейзажу, состоящему из теней, и мы с ледяным спокойствием и готовностью ко всему осматриваем каждый островок темноты в поисках движения, в поисках самого незначительного признака, говорящего о том, что за нами наблюдают. Мы не видим никого — ни животное, ни человека, ни другого такого же, как мы. Никто не шевельнулся во тьме, мы — единственные, мы вышли на охоту сегодня ночью. Так и должно быть. Мы готовы.
Один осторожный шаг за другим, вокруг квартала назад, к скромному желтому домику, мы идеально делаем вид, будто просто прогуливаемся. Мы осторожно проскальзываем мимо и прячемся в кустах у соседнего дома. Мы ждем. Ни один звук не пытается нам помешать, ничто не движется поблизости и не затаилось вместе с нами. Мы одни, мы сокрыты, мы готовы и подбираемся ближе — тихо и осторожно, а вот и выцветшая желтая стена. Мы глубоко вздыхаем и превращаемся в безмолвную тень среди теней.
Еще ближе, так же тихо и осторожно, все идет как нужно, и вот мы уже у задней двери «мустанга».
Мы открываем замок — презренная маленькая тварь не сделала ничего, чтобы усложнить нам задачу, — тихо и осторожно скользим на заднее сиденье. Мы растворяемся в темноте на полу машины и ждем.
Секунды, минуты — время идет, и мы ждем. Ожидание — это легко, естественно, это неотъемлемая часть охоты. Мы тихо и размеренно дышим, реальность вокруг нас свернулась холодными кольцами в ожидании того, что должно произойти.
И оно начинается.
Крик в отдалении. Дверь открывается, и мы слышим конец долгого спора.
— Адвокат сказал, так надо! — говорит он своим мерзким голосом. — А сейчас я на работу, ясно?
Он захлопывает дверь и поспешно идет к «мустангу». Он что-то бормочет своим гнусным голоском, пока открывает дверь и запрыгивает на водительское сиденье. Когда он включает зажигание и запускает мотор, тени позади него извергают темную фигуру, и мы быстро и бесшумно накидываем ему на шею нейлоновую петлю, которая отнимает у него способность мыслить и дышать.
— Молчи и не двигайся, — произносим мы жутким голосом другого. Он дергается и замирает как статуя. — Слушай внимательно, делай, как мы говорим, и проживешь немного дольше. Ясно?
Он судорожно кивает. Его глаза вытаращены от ужаса, лицо постепенно синеет от нехватки воздуха. Мы показываем ему, как это — не иметь возможности дышать, маленький экскурс в его ближайшее будущее, в его приближающуюся вечность бескрайней тьмы, где уже не будет места дыханию.
Мы слегка усиливаем натяжение, просто даем понять, что мы можем потянуть намного сильнее, тянуть, пока все не закончится прямо здесь и сейчас. Его лицо становится еще темнее, глаза начинают вылезать из орбит и наливаются кровью…
…и мы возвращаем ему способность дышать, разжимаем руку и позволяем петле немного ослабнуть. Совсем ненадолго, только для того, чтобы его пересохший рот смог глотнуть немного воздуха. И мы вновь затягиваем петлю, лишая его способности дышать и говорить.
— Ты принадлежишь мне, — говорим мы ему, и в нашем голосе нет ничего, кроме холодной правды.
Он осознает, какое будущее его ожидает, и на секунду забывает, что не может дышать. Он вскидывает руки, и мы усиливаем натяжение.
— Довольно, — приказываем мы, и наше ледяное шипение тут же останавливает его.
Мы ввергаем его гадкий маленький мирок во тьму. На этот раз ненадолго, так, чтобы, когда мы ослабим натяжение петли, у него появилась надежда. Крохотная, хрупкая надежда, сотканная из лучей лунного света, надежда, которая проживет ровно столько, сколько он будет оставаться послушным и тихим, до тех пор пока не затихнет навечно.
— Езжай, — говорим мы, слегка дергая петлю, и вновь позволяем ему дышать.
Какое-то время он не двигается, и мы тянем за петлю.
— Ну, — говорим мы, и он судорожно дергается, чтобы показать нам свою готовность услужить, и трогается с места. Мы медленно выезжаем с подъездной дорожки и удаляемся от маленького светло-желтого дома, от его ничтожной грязной жизни и приближаемся к темным радостям его будущего, которому будет посвящена эта лунная ночь.
Взявшись за нейлоновую удавку, мы ведем его в пустой дом, быстрыми и осторожными шагами сквозь темноту к комнате, которую для него приготовили. В комнату со стенами, оклеенными пластиковой пленкой, где серебряные стержни лунного света пронзают окно в потолке и освещают разделочный стол так, будто это алтарь в соборе, посвященном боли. Именно этим он и является: здесь храм страдания, и сегодня мы священник, мы исполняем обряды, и мы проведем его через все этапы ритуала к его последнему просветлению и исходу, к Божественному милосердию.
Мы останавливаем его у стола и позволяем немного подышать, совсем недолго, так, чтобы он успел понять, что его ожидает. Его страх усиливается, когда он осознает все происходящее, и он, выворачивая шею, смотрит на нас в надежде, что это чья-то грубая шутка.
— Эй, — произносит он своим искалеченным горлом.
В его глазах медленно проступает понимание, и он трясет головой так, как только позволяет ему удавка.
— Ты ведь тот полицейский, — говорит он, и в его глазах расцветает надежда, и она слышится в его новом хриплом голосе, когда он скрипит: — Ты тот чертов коп, который был вместе с этой ненормальной полицейской сучкой. Ты в такой заднице. Твою мать, я сделаю все, чтобы ты сел, ты, кусок дерьма…
Мы снова затягиваем петлю, на этот раз очень сильно, и его грязное карканье прерывается, и вновь его мир погружается во тьму. Он бессильно царапает нейлон до тех пор, пока не забывает, для чего предназначены его пальцы. Его руки падают как плети, он опускается на колени, а я тяну все сильнее и сильнее, и наконец его глаза закатываются и он мешком оседает на пол.
Мы принимаемся за работу: перекладываем его на разделочный стол, срезаем с него одежду, связываем клейкой лентой, полностью лишая подвижности, — и все это надо проделать до того, как он придет в себя. Скоро он возвращается в сознание. В ужасе он хлопает веками, его руки слегка подергиваются под лентой, пока он привыкает к положению, в котором ему придется провести остаток жизни. Его глаза открываются еще шире, и он изо всех сил старается пошевелиться, но не может. Мы наблюдаем, как нарастает его страх, а вместе с ним — наша радость. Это то, чем мы являемся. Это то, для чего мы предназначены — дирижировать балетом тьмы и боли, и наше выступление назначено на эту ночь.
Музыка становится громче, и мы ведем его туда, где начинается очаровательный танец Конца Всего. Нам знакомы эти резкие, пахнущие страхом движения, совершаемые под аккомпанемент треска клейкой ленты и испуганных всхлипов. И мой быстрый, острый и уверенный нож танцует под знакомую музыку лунного света, которая становится все громче и громче, пока не гремит финальный аккорд наслаждения, и радость, радость, радость заполняет собой наш мир.
Перед самым концом мы ненадолго останавливаемся. Сомнение крошечной отвратительной рептилией пробралось в сияние нашей радости и расположилось там, искажая чистый свет удовольствия. Мы опустили взгляд на него, все еще дергающегося с выпученными от ужаса глазами. От ужаса, вызванного тем, что уже произошло, и уверенностью в том, что его ожидает нечто еще более ужасное.
«Мы почти закончили, — слышится шепот из моего подсознания, — не останавливайся сейчас…»
И мы не останавливаемся, мы не можем остановиться. Мы делаем передышку и смотрим на существо, которое дергается под нашим ножом. С ним почти кончено, его дыхание слабеет, но он все еще пытается вырваться из пут, и последний пузырек надежды пытается прорваться к поверхности сквозь темную толщу ужаса и боли. Мы должны кое-что выяснить, прежде чем заставим этот пузырек лопнуть. Нужна одна маленькая деталь, чтобы картина получила свое завершение и мы могли открыть шлюзы, позволив нашему наслаждению затопить все.
— Ну, Виктор, — наше ледяное шипение наполнено счастьем, — как на вкус была Тайлер Спанос?
Мы отдираем ленту с его губ, но он слишком глубоко погружен в настоящую боль, чтобы заметить это. Он глубоко и медленно дышит, и его глаза встречаются с моими.
— Так какова она была на вкус? — произносим мы, и он кивает, принимая то, что должно случиться.
— Прекрасно, — говорит он хрипло, зная, что у него осталось время только на правду, — лучше, чем все остальные. Это было… прикольно.
Он закрывает глаза, и когда открывает вновь, я вижу на их поверхности крохотную надежду.
— Теперь вы меня отпустите? — спрашивает он хриплым голосом с интонациями потерянного мальчика, хотя прекрасно знает, какого ответа следует ожидать.
Вокруг нас раздается хлопанье крыльев, и мы практически не слышим самих себя, когда произносим:
— Да. Можешь уходить.

Мы оставили «мустанг» Чапина позади магазина «Счастливая семерка» за три четверти мили от дома. Ключ зажигания остался в замке — вряд ли кто-то сумеет удержаться от искушения, и скорее всего уже к утру машина будет перекрашена и погружена на борт судна, идущего в Южную Америку. Нам пришлось действовать чуть поспешнее, чем хотелось бы, но теперь мы чувствовали себя куда лучше, и я даже напевал какую-то песенку, когда выбирался из своей верной машины и шел к дому.
Я тщательно вымылся, чувствуя, как наслаждение постепенно оставляет меня. Деб будет немного счастливее, хотя, конечно, я ничего ей не расскажу. Чапин заслужил право сыграть главную роль в сегодняшнем маленьком спектакле, и мир теперь стал чуточку лучше.
Как, впрочем, и я. Я стал спокойнее, освободился от напряжения и теперь готов встретиться лицом к лицу со всеми безумными событиями последних дней. Да, действительно, я пытался покончить со всем этим и потерпел неудачу, но это всего лишь маневр, без которого нельзя было обойтись, и я приложу все усилия к тому, чтобы больше не оступиться. Всего один шаг назад, всего один раз — что в этом такого? Никто не бросает курить сразу. Зато теперь я чувствую себя куда более собранным и спокойным, и подобное не повторится. Все, вопрос исчерпан, можно возвращаться в овечью шкуру, и на этот раз — навсегда.
Но даже в то время, когда эта идея пыталась укрепиться в новой, солнечной личности Декстера, я чувствовал, как высокомерно щелкает когтями Пассажир, и почти услышал его мысль: «О да, конечно… До следующего раза…»
Моя реакция поразила нас обоих: гнев неожиданно вспыхнул во мне, и я мысленно закричал на него: «Нет! Нет! Никакого следующего раза! Убирайся!» И я действительно хотел, чтобы он убрался, — это было так очевидно, что он ошеломленно замолчал. И я услышал, как нечто большое и кожистое сползает по лестнице. Он ушел. Я набрал в грудь воздуха и медленно выдохнул. Чапин был последним, всего лишь маленькой задержкой на моем новом пути в будущее Лили-Энн. Это больше не повторится. И для уверенности я еще раз добавил: «Держись от меня подальше!»
Ответа не последовало: я услышал только, как хлопнула дверь в одной из высоких башен замка Декстера. Я продолжил оттирать руки и заглянул в зеркало, висевшее над раковиной. На меня смотрел другой, новый человек. Все кончено, все действительно кончено, я больше не вступлю на этот темный путь.
Я вытерся, сложил одежду в корзину с грязным бельем и на цыпочках прошел в спальню. Когда я осторожно забрался под одеяло, на часах было 02:59.

Сразу же после того как я провалился в сонную тьму, пришли сны. В них я вновь стоял над Чапином, занеся нож для последнего удара, но это уже был не Чапин, а Брайан. Брайан, связанный клейкой лентой, лежал передо мной. Он улыбнулся мне такой широкой и фальшивой улыбкой, что ее было видно даже через кусок ленты, закрывавший его рот. Я поднял нож выше и вижу: рядом со мной стояли Коди и Эстор. Они направили на меня пластмассовые джойстики от «WII» и остервенело нажимали на кнопки. Я почувствовал, как они управляют моими движениями, опустил нож и отвернулся от Брайана, затем направил нож на себя, вот уже лезвие коснулось моего горла, но в этот момент раздался ужасный крик. Я обернулся и обнаружил Лили-Энн, привязанную к столу клейкой лентой, ее крошечные ручки тянулись ко мне…
…И Рита толкает меня локтем со словами:
— Декстер, пожалуйста, просыпайся.
В конце концов я просыпаюсь. На часах 03:28, и Лили-Энн действительно плачет.
Рита тихо простонала:
— Твоя очередь.
И она перекатилась на другой бок, накрыв голову подушкой.
Я встал, чувствуя себя так, будто мои ноги сделаны из свинца, и поковылял к кроватке. Лили-Энн размахивала ручками и ножками, и на одно ужасное мгновение мне показалось, будто мой сон все еще продолжается. Я остановился как идиот, ожидая, что все прояснится. Но в этот момент очаровательное личико Лили-Энн изменилось, сигнализируя о готовности вложить все свои силы в крик максимально возможной громкости, и я потряс головой, избавляясь от остатков сна. Дурацкий сон. Впрочем, все сны дурацкие.
Я взял Лили-Энн на руки и аккуратно уложил на пеленальный столик, бормоча какие-то глупости для того, чтобы ее успокоить; исходя из моего охрипшего со сна горла, они звучали отнюдь не утешительно. Но она затихла, когда я поменял ей подгузник и сел с ней в кресло-качалку рядом с пеленальным столиком, затем слегка поерзала и заснула. Ощущение опасности, навеянное идиотским сном, мало-помалу уходило, и я качался в кресле и что-то мурлыкал, получая от этого куда большее удовольствие, чем следовало бы. Когда Лили-Энн крепко заснула, я отнес ее в кроватку и аккуратно уложил, подоткнув вокруг нее одеяло так, что получилось уютное маленькое гнездышко.
Но только я забрался в свое собственное гнездо, как зазвонил телефон. Лили-Энн тут же принялась опять плакать, и Рита сказала:
— Господи Иисусе, — что было для нее более чем необычно.
У меня не было сомнений в том, кто может звонить мне в этот час. Разумеется, Дебора, спешащая сообщить мне, что произошло нечто ужасное, требующее моего немедленного присутствия. И конечно, я буду чувствовать себя виноватым, если не выпрыгну немедленно из постели и не откликнусь на ее зов. На секунду я задумался о возможности не отвечать: в конце концов, она взрослая женщина, пора бы научиться самостоятельности, — но долг и привычка взяли верх, в чем им помог и тычок локтем в бок от Риты.
— Возьми трубку, Декстер, ради Бога, — сказала она, и я был вынужден подчиниться.
— Слушаю, — ответил я, стараясь, чтобы мой голос звучал достаточно недовольно.
— Ты нужен мне здесь, Деке, — произнесла Дебора. В ее голосе явственно слышалась усталость и что-то еще — следы той боли, которая мучила ее последнее время. Но я успел устать от этой песни.
— Мне жаль, Дебора, — сказал я твердо, — но мой рабочий день окончен и я должен быть здесь, с семьей.
— Они нашли Дика, — сказала она с такой интонацией, что мне расхотелось слушать продолжение. — Он мертв. Декстер. Мертв и частично съеден.

Глава 25
Клуб находился на Оушен-драйв в районе Саут-Бич. В том месте, которое телевизионщики всегда снимают, когда хотят показать блеск и гламур ночной жизни Майами. Каждый вечер тротуары здесь заполняют люди, красивые тела которых не скрывает даже минимум одежды.
Они гуляют и катаются на роликах мимо отелей в стиле арт-деко, излучающих неоновый свет и громкую музыку. Потоки людей втекают и вытекают из этих зданий. Вероятно, это самое гламурное броуновское движение, какое только можно представить. Несколько лет назад все эти здания были дешевыми отелями, привлекавшими только пенсионеров, которые едва могли ходить и мечтали лишь о том, чтобы умереть под солнцем Майами. Теперь комнаты, когда-то сдававшиеся за пятьдесят долларов, стоили в два раза больше, а изменения состояли в том, что постояльцы стали красивее, а само здание успело засветиться в телевизоре.
Даже в это время на тротуарах еще оставались люди, но это были всего лишь объедки большого пиршества, то есть те, кто слишком усердно развлекался и сейчас не мог вспомнить, как добраться домой, или же не желал мириться с ходом времени и заканчивать с удовольствиями, даже несмотря на то что все клубы уже закрыты.
Все, кроме одного: клуб «Фэнг» находившийся в другом конце квартала, не был так же темен и тих, как все остальные здания, несмотря на свой фасад, выглядевший непривычно сдержанно для здешних мест. Сияние зачерненных ламп освещало относительно небольшую вывеску, на которой готическим шрифтом было написано «Фэнг». И начальная буква оказалась точно такой же, как на черном жетоне, который мы нашли вместе с рубашкой Дика. Под ней в тени была дверь, выкрашенная в черный цвет и утыканная рядами гвоздей, как на картинках из детских книжек, изображающих средневековые замки.
Дебора не стала утруждать себя поисками места для парковки, а просто остановилась у бордюра и выпрыгнула из машины прямо в редеющую толпу. Я выбрался вслед за ней, но она успела пройти довольно далеко, прежде чем я ее догнал. Когда мы подошли к двери, я ощутил ритмичное биение где-то глубоко в складках моего мозга. Этот звук раздражал, но от него нельзя было скрыться. Он, казалось, исходил откуда-то изнутри и требовал, чтобы я немедленно что-то сделал, но не давал никаких конкретных указаний. Он упорно бился вдвое быстрее, чем сердце, но превратился в слышимый звук, только когда я подошел вплотную к двери.
На ней была маленькая табличка, золотые буквы на которой, выполненные тем же шрифтом, что и «Эф» на жетоне и большая вывеска наверху, гласили: «Закрытый клуб». На Дебору это определенно не произвело впечатления. Она схватилась за ручку и повернула ее. Дверь не поддалась. Она толкнула ее плечом, но та оставалась закрытой.
— Разреши мне, — сказал я, протискиваясь мимо нее, и нажал на небольшую кнопку, расположенную под табличкой.
Деб дернула углом рта, но ничего не сказала.
Через пару секунд дверь открылась, и на мгновение я утратил представление о реальности. Человек, открывший дверь и сейчас смотревший на нас, оказался практически двойником Ларча — дворецкого из старого сериала про семейку Адамс. Он был почти семи футов ростом, очень худым и носил классический костюм дворецкого с визиткой. Но, к счастью, его громкий голос с сильным кубинским акцентом вернул меня в реальность.
— Ви звонили? — спросил он.
Дебора подняла жетон. Ей пришлось держать его в вытянутой руке, для того, чтобы Ларч его разглядел.
— Полиция, — сказала она, — впустите нас.
Ларч вытянул длинный узловатый палец и указал на табличку на двери.
— У нас закритый клуб.
Дебора пристально посмотрела на него, и, несмотря на то что он был на два фута выше ее и лучше одет, он вынужден был немного сдать назад.

— Впустите меня, — сказала Дебора, — а не то я вернусь с ордером на обыск и приведу с собой La migra[22]. И тогда ты пожалеешь, что родился на свет.
Не знаю, от чего было больше пользы: от упоминания миграционной службы или от волшебного взгляда Деборы, — но он отошел в сторону и придержал дверь, чтобы мы смогли пройти. Дебора убрала значок и ураганом пронеслась мимо швейцара.
Внутри клуба ритмичный звук, который так раздражал меня снаружи, превратился в совершенно невыносимый гул. С мучительным ритмом сливался пронзительный электронный аккорд из двух нот, они не сочетались друг с другом и соединялись в несколько повторявшихся еще и еще тактов. Через каждые два или три таких повтора низкий, искаженный компьютером голос шептал что-то о нечестивых удовольствиях. Он очень напоминал тот голос, которым разговаривал Пассажир.
Мы прошли небольшой холл в направлении, откуда раздавался чудовищный шум, и я заметил блики, похожие на огни стробоскопов, с разницей в том, что свет исходил из зачерненных ламп. Раздался крик, и свет окрасился багровым, огни бешено засверкали, и с началом новой, еще более жуткой «песни» свет вспыхнул ярко-белым, а затем вновь вернулся к ультрафиолету. Ритм не менялся, но вместе с двумя пронзительными нотами они сложились в новый порядок и на этот раз сопровождались оглушительным скрипом, который, вероятно, издавала плохо настроенная электрогитара, звук которой был пропущен через компьютер. Голос раздался вновь, и на этот раз слова можно было различить.
— Пейте! — произнес он, и в ответ раздались воодушевляющие крики.
Когда мы добрались до двери, низкий голос расхохотался на манер злодеев из старых фильмов. И в этот момент мы увидели интерьер клуба.
Декстер никогда не был любителем вечеринок — большие сборища обычно заставляют меня радоваться, что я не подвержен многим человеческим слабостям. Но раньше мне ни разу не приходилось видеть настолько замечательной иллюстрации того факта, почему проводить время в веселой компании не так хорошо, как кажется. И даже Дебора замерла на месте в тщетной попытке осмыслить происходящее.
Через густой дым от горящих благовоний был виден зал, набитый молодыми, моложе тридцати лет, людьми, одетыми в черное. Они с остекленевшими глазами в исступлении дергались и извивались в ритме жуткой музыки, и лампы высвечивали их флюоресцирующие клыки.
Справа от меня находилась платформа, и в ее середине на двух крутящихся тумбах стояли две черноволосые женщины. Их бледная кожа отливала зеленью, когда на нее попадал свет. Они были одеты в черные платья с высокими воротниками и вырезом в виде ромба между грудями. Одежда облегала их тела так, что казалась нарисованной на коже. Тумбы располагались очень близко, и время от времени лица женщин соприкасались, и тогда они нежно проводили кончиками пальцев по щекам друг друга.
Три бархатные портьеры висели вдоль стены. Одна из них скользнула в сторону, и я увидел нишу, в которой находился немолодой человек. Одной рукой он вытирал рот, а другой держал за руку юную девушку. На секунду вспышка ламп высветила темное пятно на ее плече: внутренний голос подсказал мне, что это кровь, — но девушка улыбнулась своему спутнику, прижалась к его плечу, и они вместе вышли из ниши на танцпол.
В дальнем конце зала находился фонтан, из которого лилась темная жидкость, подсвеченная цветными лампами, пульсировавшими в такт музыке. За фонтаном в синем луче стоял не кто иной, как Бобби Акоста. Он держал в руках огромный золотой кубок, украшенный гигантским красным камнем, и наполнял из него стаканы проходивших мимо него танцоров. Он улыбался шире, чем следовало бы, очевидно, желая продемонстрировать окружающим произведение стоматологического искусства, сделанное доктором Лоноффом. Он поднял кубок над головой и окинул комнату восторженным взглядом; к несчастью, среди собравшихся он заметил Дебору. Он застыл на месте от ужаса, его рука задрожала, и содержимое кубка выплеснулось. Столпившиеся вокруг него люди нетерпеливо подносили стаканы и чуть ли не прыгали на месте, но Бобби никак не реагировал на них и видел только Дебору. Наконец он выронил кубок и рванул к черному ходу. Дебора выругалась и побежала за ним, лавируя между танцорами. У меня не было иного выхода, кроме как последовать за ней в толпу бешено извивающихся людей.
Танцоры плотной толпой двигались в одном направлении, и Дебора хотела пробиться сквозь них напрямик, чтобы попасть в коридор, куда скрылся Бобби Акоста. Нас хватали те, мимо кого мы пробирались. Худая рука с накрашенными черным лаком ногтями поднесла к моему лицу бокал и плеснула чем-то мне на грудь. Я проследил взглядом и обнаружил, что рука принадлежит стройной девушке в футболке с надписью «Тим Эдвард». Она призывно облизнула покрытые черной помадой губы. В этот момент меня сильно толкнули сзади, и я повернулся к моей сестре. Большой парень с совершенно отсутствующим взглядом, одетый в плащ поверх голого торса, пытался разорвать блузку на Деб. Она остановилась на мгновение только для того, чтобы найти точку опоры и получше врезать ему в челюсть, после чего продолжила путь. Несколько человек рядом с нами радостно закричали и принялись толкаться сильнее; все остальные услышали их, и в мгновение ока толпа, ритмично выкрикивая что-то вроде «Хай! Хай! Хай!», начала выдавливать нас к выходу, к двери, охраняемой Ларчем, через которую мы вошли.
Дебора пыталась сопротивляться, и я видел по ее губам, что она вспоминает все свои любимые ругательства, но от этого не было толку. Нас медленно вытолкали с танцпола, и когда мы оказались там, откуда пришли, пара сильных рук схватила нас за плечи и как маленьких детей вытащила в холл.
Я оглянулся, чтобы посмотреть на наших спасителей, и увидел двух на редкость здоровенных парней: белого и чернокожего. Фрачные рубашки без рукавов обнажали их не в меру развитые мышцы. Длинные блестящие волосы чернокожего были собраны в хвост, перевязанный чем-то похожим на бусы из человеческих зубов. Белый оказался выбрит наголо и носил в одном ухе большую золотую серьгу в виде черепа. Оба они выглядели вполне способными оторвать нам головы, если бы кто-то решил им это поручить.
Рядом с ними появился человек, от которого вполне могло исходить подобное поручение. Если привратник был Ларчем, то сейчас нашим взорам предстал сам Гомес Адамс: сорок лет, темные волосы, костюм в полоску, кроваво-красная роза в петлице и тоненькие усики. Но это был очень рассерженный Гомес. Он ткнул пальцем Деборе в плечо и сказал, пытаясь перекричать музыку:
— У вас нет права здесь находиться! Это злоупотребление властью; мои адвокаты ухватят вас за задницу.
Он глянул на меня и отвел взгляд, но тут же, будто спохватившись, посмотрел более пристально. Наши глаза встретились, и температура вокруг нас, казалось, упала на несколько градусов. Шелестя кожистыми крыльями, Пассажир поднялся со своего места и прошептал предупреждение. Между нами возник призрак некой черной рептилии, и в моем мозгу сложилась забытая головоломка. Я вспомнил, где видел название клуба — в недавно уничтоженной папке со списком кандидатов в товарищи по играм. И теперь я зная, что за хищник стоит передо мной.
— Джордж Кукаров, я полагаю?
Я заметил, как Дебора изумленно взглянула на меня, но на фоне встречи двух шипевших друг другу предупреждения Пассажиров это не имело значения.
— Кто ты, черт бы тебя побрал, такой? — спросил Кукаров.
— Я с ней. — И хотя это прозвучало безобидно, фраза содержала послание другому хищнику, и оно говорило: «Держись от нее подальше, или будешь иметь дело со мной».
Кукаров пристально посмотрел мне в глаза, и послышалось низкое почти рычание двух невидимых чудовищ. Но в этот момент Дебора сказала:
— Прикажи этим идиотам убрать от меня руки. Я офицер полиции.
Взгляд Кукарова метнулся в ее сторону, и встреча хищников была на этом закончена.
— У вас, вашу мать, нет никакого права здесь находиться, — прошипел он. И для того чтобы добиться большего эффекта, закричал: — Это закрытый клуб, и вас никто не приглашал.
— У меня есть причины полагать, что в этом помещении было совершено тяжкое преступление, — ответила Дебора с той же громкостью, но с куда большим чувством.
— У вас есть ордер? — огрызнулся он. — Нет у вас никакого ордера.
Дебора закусила губу.
— Мои адвокаты съедят вас заживо.
Белый вышибала счел это невероятно забавным, но Кукаров зыркнул на него, и тот был вынужден немедленно стереть ухмылку с лица и вернуться к созерцанию пространства перед собой.
— А теперь выметайтесь из моего клуба! — рявкнул Кукаров и указал на дверь.
Вышибалы двинулись с места и, ухватив нас за локти, чуть ли не отнесли к выходу. Ларч открыл дверь, и они выбросили нас на тротуар. Мы оба сумели удержать равновесие, но это стоило нам больших усилий.
— И держитесь от меня подальше, мать вашу! — проорал Кукаров.
Прежде чем дверь закрылась, я успел увидеть широкую улыбку Ларча.
— Похоже, ты ошибся, — хмыкнула моя сестра.
Она говорила так спокойно, что я начал тревожиться, не ушибла ли она все-таки голову. Насколько я знал, меньше всего ей нравилось, когда авторитет ее значка подвергался сомнению, а ее саму откуда-нибудь выталкивали. Только что ее постигли оба этих несчастья, но она стояла на тротуаре и отряхивалась как ни в чем не бывало. Я был так поражен, что не сразу понял смысл сказанного ею. А когда понял, мне он не понравился.
— Ошибся? — переспросил я, чувствуя, что наш разговор выглядит как-то странно. — В каком смысле ошибся?
— Разве кого-нибудь вышвыривают из ловушек? — спросила она. — И какой запутанный след приводит к паре вышибал, которые в две минуты выкидывают нас обратно на тротуар?
— Ну… — произнес я.
— Черт, Декстер! Там что-то происходит!
— Строго говоря, там много чего происходит, — признал я, и она стукнула меня кулаком по руке. Приятно видеть ее возвращение в форму, но, с другой стороны, было больно.
— Я серьезно! — настаивала она. — Или кто-то облажался и этот жетон попал в пакет случайно, а это звучит по-идиотски, или… — Она сделала паузу, но я уже понял, что имелось в виду. Это «или» действительно существовало, но какого рода? Я вежливо подождал продолжения, однако его не последовало, поэтому оказался вынужден сказать это сам.
— Или кто-то, связанный со всем этим, хочет обратить наше внимание на происходящее, но так, чтобы никто этого не заметил.
— Да, — согласилась она и повернулась к черной двери, словно бы хотела прожечь ее взглядом. Дверь сохраняла спокойствие. — И это значит, тебе придется туда вернуться.
Я открыл рот, но не смог произнести ни слова. После некоторых раздумий пришлось признать: мне послышалось что-то не то.
— Прости, что ты сказала? — переспросил я, как ни странно, несколько дрожащим голосом.
Деб схватила меня за плечи и встряхнула.
— Ты пойдешь обратно в клуб, — сказала она, — и выяснишь, что они там прячут.
Я вырвался из ее хватки.
— Деб, эти мордовороты убьют меня. Честно говоря, справится и один.
— Поэтому ты пойдешь туда позже, — проговорила она так, будто высказывала какую-то разумную мысль, — когда клуб закроется.
— О, замечательно, — согласился я, — то есть я не просто влезу туда, куда меня не просили, и получу по морде, это будет вторжение со взломом, и у них будет право застрелить меня. Замечательная идея, Дебора.
— Декстер, — произнесла она, буравя меня таким взглядом, какого я давно у нее не видел, — Саманта Альдовар внутри. Я знаю это.
— Ты не можешь этого знать.
— Но я знаю. Я чувствую. Черт, ты же не думаешь, что у тебя одного на свете есть внутренний голос? Саманта Альдовар там, внутри, и у нее истекает время. Если мы отступим, они убьют ее и съедят. Если мы будем тратить время на получение судебного разрешения и войдем внутрь с отрядом спецназа, мы ее уже не найдем. Я знаю это. Сейчас она там, внутри, Деке. Я никогда в своей жизни не была так в чем-то уверена.
Это звучало убедительно, если не считать пары незначительных тонкостей: к примеру хотелось бы услышать, откуда именно она это знала, и, кроме того, план имел один большой недостаток.
— Деб, — сказал я, — если ты так уверена, почему бы не пойти и не получить ордер как положено. Почему именно я должен туда лезть?
— Я не успею. У меня нет достаточных оснований, — возразила она. Приятно было узнать, что она все еще в своем уме. — А тебе я доверяю, — продолжила она.
Деб похлопала меня по груди, и я ощутил прикосновение влажной ткани. Опустив глаза, я увидела на рубашке коричневое пятно и вспомнил девушку, которая пролила на меня свой напиток.
— Смотри, — сказал я, указывая на пятно, — это та же дрянь, что мы нашли в Эверглейдс: сальвия с экстази.
И для того чтобы показать мою способность играть с ней на равных, продолжил:
— Я знаю, что это та же самая дрянь. И она нелегальная. Так что у тебя есть достаточное основание.
Но она уже печально качала головой.
— Полученное незаконным способом, — возразила она. — А кроме того, пока мы доберемся до судьи, будет слишком поздно искать Саманту. У нас есть только один выход, Декстер.
— Тогда иди сама.
— Я не могу. Я потеряю работу, если меня поймают; может, даже попаду за решетку. А тебя только оштрафуют, и я заплачу штраф.
— Нет, Деб. Я не буду этого делать.
— Ты должен, Деке.
— Нет, — уперся я, — ничего я не должен.

Глава 27
Внутри холодильника было холодно. Кто-то может подумать, что это очевидно, но от очевидности теплее не становится, и я начал дрожать, как только прошел шок, вызванный предательством Саманты. Итак, было холодно, маленькая комнатка оказалась уставлена банками с кровью, и выйти из нее, как выяснилось, невозможно, даже если вновь прибегнуть к помощи монтировки. Я попытался разбить стеклянное оконце в двери холодильника в дюйм толщиной, усиленное металлической проволокой, — так низко я пал под влиянием паники. Но даже если бы мне удалось его разбить, в получившееся отверстие я смог бы просунуть разве что одну ногу.
Естественно, я попытался дозвониться до Деборы по сотовому, и не менее естественно, что в герметичный металлический ящик с толстыми стенами сигнал не проходил. Я понял, насколько они толстые, когда, прекратив свой бесплодный труд над окошком, согнул монтировку, пытаясь открыть дверь. Некоторое время я занимался простукиванием стен, но и это принесло столько же пользы, как если бы я решил что-нибудь спеть. Монтировка согнулась еще сильнее, ряды банок с кровью, казалось, стали угрожающе надвигаться на меня, и у меня сбилось дыхание, а Саманта просто сидела, с улыбкой наблюдая за мной.
И раз уж речь зашла о Саманте — почему она сидит здесь с этой самодовольной улыбкой Моны Лизы на лице? Не может же она не знать, что в не столь далеком будущем ей придется оказаться закуской? И несмотря на это, когда я прискакал за ней на белом коне, сверкая доспехами, она закрыла дверь и оставила нас обоих в ловушке. Это наркотики, которыми ее определенно здесь накормили? Или она просто утратила связь с реальностью и могла надеяться, что С ней не случится того, что произошло с ее лучшей подругой Тайлер Спанос?
Постепенно, по мере того как меня покидало желание барабанить по стенам, сменявшееся необходимостью основательно подрожать, Саманта начала занимать меня все больше и больше. Она не обращала ни малейшего внимания на мои жалкие и довольно комичные попытки вырваться из огромного стального ящика при помощи куска дрянного железа — жестянки, если сравнивать его с материалом, из которого сделаны стены. Нет, она просто сидела и улыбалась, полуприкрыв глаза, даже когда я сдался и сел рядом с ней, позволив холоду добраться до моих костей.
Эта улыбка начинала меня раздражать. Пожалуй, такое выражение лица можно увидеть у агента по недвижимости, принявшего чересчур много снотворного, чтобы расслабиться после удачной сделки: оно выражало полнейшее удовлетворение собой, всеми своими поступками и миром, который, по ее мнению, был создан именно для нее. Я начал жалеть, что ее не съели первой.
В общем, я сидел рядом с ней, дрожал и пытался отвлечься от жутковатых мыслей о Саманте. Она и без того вела себя достаточно плохо, а кроме того, ей, видимо, и в голову не приходило поделиться со мной одеялом. Я попытался не думать о ней — это очень непросто, когда ты заперт в маленькой каморке с тем, о ком пытаешься забыть, — но я действительно старался.
Я посмотрел на банки с кровью. Они все еще вызывали у меня легкую тошноту, но по крайней мере отвлекали от мыслей о предательстве Саманты. Так много этой жуткой липкой дряни… Я отвел глаза и наконец нашел взглядом участок гладкого металла, не заслоненный кровью и Самантой, на который можно было спокойно смотреть.
Интересно, что Дебора собирается делать? Конечно, очень эгоистично с моей стороны, я понимаю, но моя судьба начинала все больше меня беспокоить. Полагаю, я уже изрядно задержался, и она, скрипя зубами, сидит в машине, барабанит пальцами по рулю, смотрит на часы и думает, не слишком ли рано принимать какие-либо меры, и если не рано, то какие именно меры следует принять. Эта мысль слегка приподняла мое настроение, и дело не в том, что она обязательно что-то сделает, а в том, что и ей сейчас приходится нервничать. Поделом. Пусть она скрипит зубами до тех пор, пока ей не понадобится помощь дантиста. Возможно, она сходит к доктору Лоноффу.
Единственно из беспокойства и невозможности чем-то заняться, а не потому, что я еще на что-то надеялся, я достал сотовый и попытался опять дозвониться до Деборы. Сигнал не проходил.
— Он не будет здесь работать, — медленно произнесла Саманта не в меру довольным голосом.
— Я в курсе, — ответил я.
— Тогда перестань.
Я новичок в вопросах человеческих эмоций, но даже мне было ясно: чувство, которое вызывала у меня она, называется раздражением на грани отвращения.
— Это именно то, что сделала ты, — поинтересовался я, — сдалась?
Она покачала головой и издала что-то похожее на тихий смешок.
— Ну уж нет, — сказала она, — только не я.
— Тогда, ради Бога, объясни, что все это значит. Почему ты заперла меня здесь, а сейчас просто сидишь и ухмыляешься?
Она повернулась и, кажется, только теперь по-настоящему обратила на меня внимание.
— Как тебя зовут? — спросила она.
У меня не имелось причин не отвечать ей. Строго говоря, причин не влепить ей пощечину у меня тоже не оказалось, но с этим можно было подождать.
— Декстер, — ответил я, — Декстер Морган.
— Ого, — удивилась она, издав еще один неприятный смешок, — странное имечко.
— Да, — согласился я, — совершенно бредовое.
— В любом случае, Декстер, есть у тебя что-нибудь такое, чего тебе по-настоящему хочется?
— Мне бы хотелось выбраться отсюда.
Она покачала головой:
— Нет, что-то такое… Совершенно, я не знаю, запретное. Понимаешь? Что-то действительно плохое. Но тебе этого все равно хочется. Тебе даже поговорить об этом не с кем, но иногда ты не можешь думать ни о чем другом.
Я подумал о Темном Пассажире, и он слегка зашевелился, как будто напоминая, что ничего подобного не случилось бы, если бы я прислушался к нему.
— Нет, ничего подобного, — ответил я.
Она посмотрела на мета долгим взглядом, приоткрыв рот, но не переставая улыбаться.
— Ну ладно, — проговорила она, будто зная, что я лгу, но это не имело значения. — А у меня есть. Я имею в виду, мне действительно кое-чего хочется.
— Мечты — это замечательно, — сказал я, — но не проще ли будет их осуществить, если мы выберемся отсюда?
Она покачала головой:
— Эмм… нет. В том-то и дело, именно поэтому я должна оставаться здесь. Или, понимаешь, меня никогда не…
Она как-то странно прикусила губу и опять покачала головой.
— Что? — переспросил я. Ее попытки прикинуться скромницей вызывали у меня острое желание пересчитать ей зубы. — Тебя никогда не… что?
— Мне трудно об этом говорить. Даже сейчас. — Она нахмурилась, и я счел это очень приятной переменой. — У тебя нет какого-нибудь секрета, который… с которым ты ничего не можешь поделать, но тебе стыдно за него?
— Естественно, — ответил я, — я как-то посмотрел целый сезон «Американского идола».
— Ну, такое есть у всех, — отмахнулась она с таким выражением лица, будто проглотила лимон. — Все делают что-нибудь подобное. Я говорю о другом… Понимаешь, люди хотят вписаться в общество, быть как все. А если внутри тебя есть то, что делает тебя… Ты знаешь, это неправильно, это странно, так ты никогда не станешь как все, но ничего не можешь с этим поделать — тебе действительно этого хочется. Это причиняет боль. И, может быть, заставляет усерднее пытаться слиться с толпой. В моем возрасте это особенно важно.
Я посмотрел на нее с некоторым удивлением. Я успел забыть, что ей восемнадцать и, по слухам, она была способным ребенком. Вероятно, действие наркотиков ослабло и она радовалась возможности с кем-то поговорить впервые за долгое время. Какова бы ни оказалась причина, но она наконец продемонстрировала наличие некоего внутреннего мира. Одной пыткой стало меньше.
— Не думаю, — ответил я, — что это остается важным всю жизнь.
— Но это намного больнее, — сказала она. — Когда ты молод и весь мир вокруг тебя — вечеринка, на которую тебя пригласили.
Она отвела взгляд, уставившись не на банки с кровью, а на голую стальную стену.
— Ясно, — сказал я, — понимаю, о чем ты.
Она взглянула на меня, призывая продолжать.
— В твоем возрасте я тоже был другим. Мне пришлось потратить много сил, чтобы научиться притворяться таким, как все.
— Ты это говоришь, чтобы я тебе доверилась.
— Нет, — возразил я, — это правда. Мне пришлось учиться вести себя как крутые ребята, притворяться, будто я и сам крутой, и даже смеяться я тоже учился.
— Что? — переспросила она с очередным неприятным смешком. — Ты не умеешь смеяться?
— Теперь умею.
— Давай проверим.
Я придал своему лицу лучшее из имевшихся у меня счастливых выражений и очень правдоподобно усмехнулся.
— Неплохо! — одобрила Саманта.
— Годы практики, — скромно ответил я. — Сначала это выглядело довольно жутко.
— Ага, ясно, — сказала она, — я все еще продолжаю учиться. Но мой случай намного сложнее, чем научиться смеяться.
— Это подростковый эгоцентризм. Ты думаешь, в твоем случае все сложнее, потому что это твой случай. Но, честно говоря, быть человеком — это тяжелый труд, особенно если ты себя таковым не ощущаешь.
— Я ощущаю, — тихо ответила она, — но совсем, совсем не таким, как все.
— Ну хорошо, — сказал я. Должен признать, она меня заинтриговала. Кто бы мог подумать: она, оказывается, личность. — Но в этом нет ничего плохого. И, возможно, если немного подождать, выяснится, что это, наоборот, хорошо.
— Ага, — согласилась она.
— Но у тебя не получится подождать, если ты отсюда не выберешься. Остаться здесь — это постоянно решать временную проблему.
— Как мило, — ответила она.
Она опять начала вести себя в прежней манере, и это очень не понравилось моему благоприобретенному человеческому «я». Она только начала казаться интересной, и я сам начал раскрываться. Она стала мне нравиться, и я даже посочувствовал ей, но вот она опять нацепила свою маску подростка, который-все-знает-лучше. Мне захотелось взять ее и встряхнуть.
— Ради Бога, — взмолился я, — неужели ты не понимаешь, зачем ты здесь? Эти люди собираются изжарить тебя и съесть.
Она опять отвела взгляд.
— Ага, — сказала она, — я знаю. Это то, чего я хочу. Ома вновь смотрела на меня широко раскрытыми влажными глазами. — Это и есть мой секрет.